Сын шевалье
Шрифт:
— Однако?.. — повторил, задыхаясь, Кончини.
— Мне показалось, что я слышу, как кричат: «Несчастье! Ужасное несчастье!»
«Он мертв! — мысленно воскликнул Кончини. — Отныне я господин! Наконец-то!»
На лице же его не дрогнул ни один мускул. Он по-прежнему насмешливо улыбался, рассеянно поигрывая своим крохотным кинжальчиком.
— Peccato! [11] — произнес он все тем же безразличным тоном. — Но если поднялась такая суматоха, то жертвой оказалось какое-нибудь значительное лицо… быть может, даже
11
Peccato! (итал.) — Черт побери!
И он устремил на своих подручных испытующий взор.
Измученный Эскаргас, с трудом сдерживая ярость, думал:
«Чума тебя разрази, индюк итальянский! Имя! Так я и назвал тебе имя! Завтра же ты уличишь меня во лжи и прогонишь ко всем чертям… Дьявольщина! Чем бы таким задурить ему голову? Вот что, скажу-ка я, что это короля убили… Говорят, Кончини завел шашни с мадам королевой, так пусть порадуется… А заверну я все это таким манером, что сам черт ногу сломит… не то что наш синьор!»
— Монсеньор, нам было не слишком хорошо видно… но, как и вы, я полагаю, что это было значительное лицо… из высшей знати… выше не бывает!
«Прекрасно! — сказал себе Кончини. — Он выразился яснее некуда. Я был прав: мерзавцам известно гораздо больше, чем они рассказывают.»
Вслух же проговорил, также состроив скорбную мину:
— Дьявольщина! Отчего же ты так решил?
— Во-первых, по тем причинам, что вы сами назвали. Во-вторых, в Лувре может жить только значительное лицо.
— Значит, жертва живет в Лувре?
— Судя по всему, да. Тело велено было отнести именно туда. И это еще не все. Кто-то рядом произнес слова, от которых у нас мороз пошел по коже: «О случившемся молчать. Кто распустит язык, рискует быть колесованным заживо. « Вот почему мы так упирались, монсеньор. Нам совсем не улыбается быть колесованными заживо.
— Будьте спокойны, — заверил их Кончини. — Никто не узнает об этом. К тому же, вы находитесь под моим покровительством.
Одновременно он лихорадочно размышлял:
«Сомнений не остается: король убит, а смерть его хотят сохранить в тайне, пока не будут приняты необходимые меры. В настоящий момент об этом не знает даже и Мария, иначе она прислала бы за мной. Завтра утром ей сообщат печальную весть со всеми обычными предосторожностями. Я буду у нее. Пока же вполне могу располагать собой и своим временем.»
Эскаргас, в свою очередь, говорил себе:
«Поищи-ка теперь, чей труп доставили ночью в Лувр. Если найдешь, значит, труп в самом деле был… хотя это кажется почти невероятным. А не найдешь, так и взятки гладки: кому же хочется быть колесованным заживо? Но, надеюсь, с этим дурацким допросом мы покончили.»
Эскаргас ошибался, допрос не был закончен, потому что Кончини внезапно хлопнул себя ладонью по лбу.
— А как же этот? — воскликнул он.
— Кто? — вылупил на него глаза Эскаргас.
— Да убийца же!
— Ах, убийца! — опечалился Эскаргас. —
— Разве его не схватили? — с тревогой спросил Кончини.
— Еще бы! Схватили, связали, в цепи заковали, все как должно, все как положено, не сомневайтесь!
Кончини успокоился, но одновременно удивился: ведь трое храбрецов хорошо его знали, этого убийцу, поскольку то был не кто иной как их вожак! Откуда же взялось такое безразличие по отношению к нему? Неужели они его не узнали? Или же втайне давно тяготились им и теперь радовались его несчастью? В сущности, большого значения эти вопросы не имели, но Кончини решил выяснить все до конца, чтобы лучше узнать характер и склонности людей, которых использовал.
— А вы видели убийцу? — спросил он, пристально глядя на своих головорезов.
— Только издали, когда его уносили… Он был в таком состоянии, что сам идти уже не мог.
— Ах, вот как! — произнес Кончини со свирепой радостью. — Его, значит, слегка помяли?
— Помяли? Да на беднягу жаль было смотреть! Его едва не разорвали на части, оглушили ударами, затоптали ногами… Он и на человека уже не был похож… просто кровавая груда мяса.
На сей раз Кончини вполне удовлетворился ответами Эскаргаса. Не задав больше ни одного вопроса, он погрузился в глубокое раздумье, машинально теребя рукоять изящного кинжала. Лицо его, впрочем, оставалось совершенно бесстрастным, и понять, о чем он размышляет, было невозможно.
Глава 12
ПОХИЩЕНИЕ — ДЕЛО ПРОСТОЕ И ПРИВЫЧНОЕ
Оторвавшись наконец от своих мыслей, Кончини не смог удержать вздоха облегчения — это было единственным внешним проявлением обуревавшей его радости. Он пристально взглянул на своих подручных, застывших, будто на параде, в ожидании распоряжений, и позволил себе улыбнуться им, а затем небрежно-величественным жестом достал из ящика пригоршню блестящих монет. Золото просыпалось на стол сверкающим ручейком — и на него в немом восхищении взирали наши храбрецы. Кончини же говорил добродушным тоном:
— Ну ладно, я был с вами немного резок. Это поможет вам забыть обиду.
Кончини всегда отличался щедростью, но на сей раз превзошел самого себя. На столе было рассыпано по меньшей мере сто пистолей. Долго они там не задержались. Три широкие, загребущие лапы разделили деньги на три равные части и в мгновение ока спрятали их. Одновременно из трех глоток вырвались невнятные восклицания благодарности и заверения в бесконечной преданности.
— А теперь, — сказал Кончини, увидев, что с денежным вопросом покончено, — займемся нашим делом.
— Поход не отменяется?
— Ни в коем случае! Разве что улицу по-прежнему охраняют.
— Путь свободен, монсеньор. Там опять спокойно и тихо, будто никакой схватки и не было.
— Вы все подготовили?
— Можно приступать, монсеньор.
— Пошли!
Кончини, стремительно поднявшись, взял кошелек, полный золота, подвязал к поясу, рядом со шпагой, черную бархатную маску, закутался в широкий темный плащ и решительно направился к выходу, не прибавив больше ни слова.
Трое храбрецов последовали за ним.