Сын утешения
Шрифт:
Хирург сделал первый надрез по коже, совсем еще не ощутившей наркоз. Что-то защелкало, затрещало, то тут, то там возникала острая боль. И женщина-хирург, чувствуя это, сразу же делала в это место укол и вводила туда новокаин. Никогда в жизни я не чувствовал еще такой почти непрерывной боли и не находился в таком совершенно беспомощном положении! Ну, прямо как бабочка, приколотая иголкой к стене! Хорошо, что это должно было продлиться каких-нибудь сорок минут – даже чуть меньше школьного урока…
Но не тут-то
За перегородкой раздался телефонный звонок.
– Вас! – позвала хирурга медсестра.
– Иду, – отозвался тот, и как и накануне, я стал прислушиваться. А как было поступить иначе, если речь снова шла обо мне!
– Нет, – говорил врач. – Сейчас не могу. На операции! Сколько-сколько… Часа три, не меньше, если только все раньше не кончится… – Тут он, очевидно, сообразил, что я все слышу, и уже громче добавил: – Но мы, как говорится, сделаем все возможное!
«Три часа!» – понял я и обмяк.
Хирург, чтобы видеть, где напрягаются голосовые связки, время от времени задавал мне вопросы, на которые я должен был коротко отвечать «да» или «нет». Потом, чтобы хоть как-то отвлечь меня, принялся задавать мне уже такие вопросы, над которыми я должен был думать. Например, зная, что я военный газетчик, мечтающий стать писателем, он спрашивал меня, в чем разница между корреспондентом и журналистом или между поэзией и прозой.
Это действительно слегка отвлекало. Но ненадолго. Боль становилась все острее и острее. К тому же через час пролитый йод начал печь меня так, словно я лежал на раскаленной сковородке! Голова, запрокинутая в непривычном положении, тоже напоминала о себе. Руками я по-прежнему не мог пошевелить, зато перебирал ногами, которые непонятно каким образом сумел освободить от бинтовых оков…
Наконец настал момент, когда хирург уже всей пятерней полез мне в разверстую шею, стал засовывать пальцы куда-то под яблочко – так делают, когда хотят задушить… Боль, удушье, страх, беспомощность – все это объединилось в одну пиковую точку. «Конец! – вдруг подумалось мне, и мелькнула вялая мысль: – Надо же, как все это, оказывается, просто!»
Но вдруг дало знать о себе желание жить! Жить!! Жить!!! Бежать бы!.. Но – куда?!
Я не знал, как быть, у кого просить помощи. Врачи, разумеется, все равно меня бы не послушали, а медсестра ни за что не стала бы им прекословить. Не было никого на всем белом свете, кто мог бы помочь мне!
И тут… Сам не знаю почему я – совершенно неверующий человек, никогда в жизни даже не задумывавшийся о Боге, уверенно сдававший в военном училище зачеты по научному атеизму, равнодушно, чтобы только заполнить пустое место, ставивший в номер под рубрикой «Религия – опиум для народа» атеистические статьи, регулярно присылавшиеся в редакцию газеты «сверху»… Я, и сам считавший себя убежденным атеистом, – разумеется, по привычке, потому что на самом деле
Нет, ничего не произошло. Никто не спешил мне на помощь. По-прежнему продолжалось 24 июня 1980 года. Судя по гудку за окном, кто-то еще из наших, советских, стал олимпийским чемпионом… Но хирург вдруг перестал душить меня.
Время неожиданно свернулось так, что я просто перестал ощущать его. Возможно, прошел час или два… Наконец хирург сказал женщине:
– Зашивайте!
И уже без нарочитости, радостным тоном сказал мне, легонько похлопав по привязанной к столу руке:
– Ну, старший лейтенант, будем жить!
Только мне почему-то вдруг все стало безразлично. То ли устал от переживаний, то ли наконец-то подействовало успокоительное…
Глава 2. «Да» или «нет»?
Авторучка замерла в пальцах начальника военно-врачебной комиссии Хабаровского госпиталя на полпути к ждущему только его решающей подписи документу. Полковник в белом халате с нескрываемой жалостью взглянул на меня. Я только что сказал им, что решил отказаться от дальнейшей воинской службы.
– А может, все-таки передумаете? – спросил он. – Вы прошли, как говорится, все семь кругов ада! Столько перетерпеть и в самом конце – сойти с дистанции? Я понимаю, что теперь вы не сможете служить, как прежде. Поэтому готов пересмотреть ваш вопрос. Мы составим новое медицинское заключение и дадим вам максимальные, какие только можем дать, послабления!
Скучавшие за столом майоры и подполковники, тоже все в белых халатах, согласно закивали, а сидевший справа заместитель, пошептавшись с начальником, сказал:
– Ваша служба будет именоваться «вне строя». Вы будете ходить только в ботиночках – никаких сапог, учений, боевых тревог! Галстук – и то носить не будете, так как у вас была тяжелая операция на передней поверхности шеи!
Все это обрадовало меня. Ведь это совсем не прежня строевая служба! Я уже хотел сказать «да». Но тут какая-то спокойная, но очень уверенная мысль вдруг сказала во мне: «В армии тебе не выжить!» А мне после операции так хотелось жить!
И я, сам мало понимая, что делаю, прошептал:
– Нет…
– Что? – удивился полковник.
– Никак нет, – еще не научившись вновь говорить громким офицерским голосом, тихо повторил я.
– Зря упрямишься! – подал голос сидевший за дальним концом стола тучный майор и зябко передернул плечами. – Такой кормушки от государства лишиться! Ведь мы здесь на всем готовом!
– И потерять военную пенсию, так как вы не выслужили положенного срока! – поддержал его подполковник, сидевший рядом с начальником. – Дотяните хоть до самого минимума!