Сын ведьмы
Шрифт:
Добрыня, слушая их, даже плечами передернул. Дикость какая-то! Давно он таких странных историй не слыхивал. А тут еще Сава вдруг стал что-то бормотать тихо, и Добрыня с оторопью понял, что парень молитвы вздумал читать. Не хватало еще, чтобы местные это поняли! И, чтобы отвлечь Саву, Добрыня почти силком заставил молодого священника выпить ковш стоялой хмельной медовухи. А потом как ударил по струнам! Да не просто песнь грянул, а заиграл плясовую, лихую и удалую, от которой ноги сами в пляс просятся.
Выпитый мед подействовал на давно не пившего Саву,
Кто-то из вятичей даже спросил: а ты, чай, не из наших будешь, паря? Сава только смеялся, махал рукой – я, дескать, оттуда, издалека.
Лишь поздней ночью все разошлись, а гостей отправили почивать. Да не куда-нибудь, а на сеновал, где сладко пахли недавно скошенные травы. Сава почти сразу захрапел. Добрыня тоже начал подремывать, как вдруг различил некий шорох. Приоткрыл глаза и увидел, как к красавчику святоше пробирается девка из местных. Растрепанная, шалая, в сползшей с плеча рубахе, она устроилась подле Савы-Неждана, стала будить-тормошить:
– Да не спи ты, соколик! Полюби меня, солнышко мое…
Сава только что-то мычал со сна, отталкивал ее, отворачивался. Девка сопела обиженно, рубаху скинула, сисечки у нее были, как у козы – остренькие, в разные стороны глядящие тугими сосками. Даже верхом на парня садилась, а тот храпит себе, олух!..
А вот Добрыня не утерпел. Зашуршав сеном, подполз, стащил к себе девку. Она сперва было упиралась, ворчала недовольно, ну да Добрыня умел ласкать таких пригожих. Вот и сошелся с девицей. Сперва как положено, навалившись сверху, потом крутил ее, ласкал, на себя сажал, а то и сзади пристроился, как козу драл. А когда она к его плечу приникла и дышала уже спокойнее, лежал, поглаживая ее по волосам.
– Меня батя отправил, – шепнула едва слышно.
Добрыня лишь чмокнул ее в висок. Ну, понятное дело, в таких небольших селениях считается добрым делом гостей уважить, а если получится, то и понести от пришлого, дать роду свежей крови. Род-то все одно вырастит нагулыша, от кого бы он ни был. И хотя девке явно красавец Сава глянулся, но, кажется, и с бояном ей понравилось. А потом она сказала такое…
Добрыня даже приподнялся, переспросил.
Девушка отвечала, быстро шепча пунцовыми от поцелуев губами:
– Говорю, мне страсть как надо от тебя понести, боян ты мой разлюбезный. Ведь тогда меня на смотрины в жертву Ящеру не отправят. Конечно, волхвы говорят, что это великая честь – достаться Ящеру ради блага всего племени, да только батя мой сказал, что я и тут, в селище родном, пригожусь. И если твое семя во мне прорастет, то не тронут меня, потому что тех,
– Погоди, погоди, девушка, – остановил ее быстрый шепот посадника. – Это когда вас собираются Ящеру отдавать?
– Да скоро уже. Пошла по всем селищам и заимкам весть, что неспокойно Ящер себя ведет за водами Ока Земли, бесится. Значит, чародейка Малфрида скоро явится выбирать жертву. Вот батя и приказал… Да что там, я сама хотела!
Добрыня откинулся, шурша сеном.
– И что, Малфрида всегда сама приходит?
– Всегда! Только она одна может выбирать жертву для Ящера.
Добрыня закусил соломинку, гонял ее по губам, размышлял. Ведьма и Ящер. Ну как в сказах былых сочиняли. Но нынче-то какой, к лешему, Ящер? Вятичи что, серьезно в это поверили?
Добрыня чмокнул прильнувшую к нему девушку в затылок и спросил:
– Какое оно собой, чудище ваше?
– Страшное! Батя мой его видел как-то. Говорит, что оно огромное и темное, а еще клыкастое. Глаза желтым светятся, рога у него черные. Жуть, одним словом.
– Послушай, милая, если бы тут водилось такое чудище поганое, весть бы о том по всем землям пошла.
Девушка как будто обиделась, отстранилась.
– Если это сказы, то куда те парни и девицы деваются, которых Малфриде отдают? Да и не смеет уже давно никто в наши земли сунуться, а Ящер за Оку тоже не наведывается. Он наш, лесной.
Девушка, казалось, с гордостью о чудище говорила. Дескать, вон какое диво у нас есть. Пусть и жертвами от него приходится откупаться.
– А сама Малфрида… Она какая?
– Да как ведьме и положено быть – старая, худющая, седая. Лет ведь ей немало.
Добрыня вздохнул и сказал девушке, чтобы уходила. А как остался один, задумался крепко.
Ну, про Ящера – это чушь. Но что-то тут и впрямь творится. А еще он думал о Малфриде. Старушка, говорят? Тогда ему есть о чем подумать.
Вспомнились посаднику давние события. Владимиру тогда и шестнадцати весен не было, когда он вступил в брак с красавицей Аллогией, дочерью нарочитого новгородского боярина. Юный князь очень радовался, и даже не столько тому, что с такой кралей в брак вступил, как тому, что теперь, став женатым мужем, он мог считаться взрослым и начинать править как настоящий князь.
Ну а Добрыня в ту пору, оставив на молодого женатого Владимира Новгород, сам отбыл на море, воевать с пиратами эстами. Поход его был удачен: пиратов он разбил, освободив морские торговые пути к Новгороду, да еще и обложил эстов данью. Так что возвращался вполне довольный собой. Но когда вернулся, о его победах особо слушать не стали, а наперебой рассказывали, что Владимира навестила его бабка Малфрида, чародейка великая. Да такая древняя, что еле ходила и в покои молодого князя ее внесли в кресле на руках.