Сын вождя

Нэйса Соот'Хэссе

— Я знаю, Рун. Что с того?

— Мы ведь братья, Льеф. Мы клялись, что у нас все будет общее с тобой, разве нет?

Льеф напрягся. Со стороны в эти секунды он сам походил на волка, готового прыгнуть на свою жертву, и Рун тоже заметил эту перемену.

— Успокойся, — он рассмеялся, — я тебя проверял. Но ты проверку не прошел.

— Проверять меня будет твой отец, — процедил Льеф, — а ты либо веришь мне, либо нет. Если ты больше мне не брат — тебе следует сразу об этом сказать. Боги не любят ложь.

— Я —

твой брат, — выделяя каждое слово, произнес Рун, — я никогда не возьму твоего. Но и ты должен вести себя как брат. Впрочем… окончим этот разговор, — уже другим тоном сказал он, — я пришел говорить с тобой про поход. Ты со мной поплывешь?

— Конечно, — Льеф откинулся назад, на грудь Кадана, и потянул руку галла на себя, силясь удостовериться, что тот все еще принадлежит ему. Уложил на плечо и накрыл его ладонь своей рукой. Кадан тут же стиснул пальцы, уверяя, что он действительно все еще здесь. — Конунг приказал мне заняться снаряжением кораблей. Это устроит тебя?

— Он правильно сказал. Дружину я соберу, тебе остается только сладить драккар.

— Мы поплывем одним кораблем?

— Смотря сколько наберется людей. Но я не думаю, что нам может понадобиться больше трех. Ты же понимаешь — трудно делить одну овцу на всех.

Они продолжили разговор, в который Кадан уже почти не вслушивался, поскольку ничего в нем не понимал. Просто разливал мед и старался подавать его так, чтобы Рун больше не касался его. Тот, впрочем, кажется, почти забыл про раба.

Наконец Рун ушел. Кадан собрал чарки и, вернув их на сундук, повернулся к комнате спиной. Он видел, как дрожат его собственные пальцы, и проклинал свою слабость, свое бессилие и свою неспособность сделать хотя бы что-нибудь.

Льеф в одно мгновение возник у него за спиной и накрыл спину Кадана собой. Руки его легли Кадану на плечи, прижимая того к груди.

— Что произошло? — спросил Льеф, опуская лицо Кадану в волосы и вдыхая аромат меда, который их пропитал.

Кадан сдержал рванувшийся из горла всхлип — в объятьях Льефа было слишком хорошо, слишком тепло, чтобы управлять собой — и твердо, насколько мог, произнес:

— Он убил моего брата.

— Была война.

Кадан рванулся из его рук и выкрикнул, оборачиваясь:

— Война? На войне не убивают так. Мой брат умирал три дня.

— Кто был твой брат? — спросил Льеф, нахмурившись. Он начинал понимать.

— Конахт, сын вождя.

Льеф молчал. Не смерть Конахта поразила его.

— Ты — сын вождя? — спросил он. — Почему ты не сказал?

— Какая… Какая разница теперь, — Кадан все-таки закрыл глаза руками и расплакался. — Нет больше вождя. Ничего нет. Больше некому петь. Только кровь затопила небеса.

— Я должен был понять… — задумчиво произнес Льеф и притянул его к себе. Кадан уткнулся ему в плечо и продолжал всхлипывать. — Кадан… — Льеф облизнул губы, — никто больше

не должен об этом знать. Все сыновья вождя должны отправиться к богам. Одину нужна их кровь.

— Одину… Что за безумный бог?

— Твой брат должен был умереть, — тверже повторил Льеф, — такова воля богов.

— Я понимаю, что такое — воля богов. Я понимаю, что преступников вешают на дереве, чтобы Эзус был милостив к нам. Я понимаю, что Тевтат просит топить неверных в чане с водой. Но никто… Никто не умирает так, как умер мой брат.

Кадан попытался вырваться, но не смог. Льеф лишь плотнее прижал его к себе. Он не разделял уверенности Руна в том, что детей врагов нужно бросать на копья, а сыновей конунга отправлять к богам. Он понимал, что если оставить их в живых, они могут поднять мятеж среди рабов, но все равно не видел смысла обставлять их смерть так.

Но Льеф промолчал. Он ничего не хотел объяснять. И оправдывать ни себя, ни своего брата не хотел.

— Возьми, — свободной рукой Льеф наполнил одну из чарок медом и поднес Кадану к губам. — Ты сам сказал — прошлого не поменять. Теперь ты мой. И так будет всегда.

Кадан послушно осушил чарку, потом еще одну и потихоньку стал затихать.

— Льеф… — Кадан запрокинул голову и провел кончиками пальцев по щеке северянина, — спасибо.

— За что?

— Что взял меня себе. Что никому больше не отдашь.

Льеф, смутившись, лишь коснулся поцелуем его виска.

— Отнеси на кухню остатки. И давай ложиться спать.

Кадан судорожно кивнул. Он немного боялся покидать спальню Льефа после того, как повел себя Рун, но понимал, что не сможет вечно сидеть здесь — и Льеф не сможет вечно его сопровождать.

Собрав утварь на поднос, он отправился выполнять приказ, а когда вернулся — Льеф уже лежал в одной рубахе под пуховым покрывалом. Глаза его из-под черных густых бровей внимательно смотрели на галла.

— Мне… — спросил Кадан и обвел взглядом себя самого.

— Раздевайся и иди ко мне, — приказал Льеф. Голос его обжигал.

Кадан чуть приблизился и, отстегнув плащ, уронил его на постель у ног Льефа. Затем расстегнул безрукавку — и тут же руки Льефа проникли под ее полы. Ощупали его бока и спину, сползли вниз. Ягодицы Кадана невольно поджались, когда ладони Льефа стиснули их.

— Я так ждал этого…

Кадан наклонился и, поймав в ладони лицо Льефа, принялся его целовать.

Ощупав самые соблазнительные места, Льеф освободил Кадана от безрукавки и, не переставая целовать, стал стягивать с него штаны. Наконец узкие бедра и чуть приподнявшийся член оказались у самых его глаз. Льеф облизнул губы и потянул Кадана на себя. Уронил на кровать — и Кадан мгновенно утонул в неге, окружившей его. Четыре месяца он спал на колючем соломенном тюфяке, а последние две ночи — на промерзшей северной земле.