сын
Шрифт:
— Я этого не могу, — вздохнула Нина. — Пусть все остается как есть. Он не тюфяк, с Натальей разберется, это их отношения. Я не могу вмешиваться, он сам такие вещи должен решать. Иначе какая это жизнь?
— Но она-то в вашу жизнь вмешалась.
— Она отвечает за себя, я за себя. — Нина была непоколебима.
Шишкин озадаченно развернулся и побрел назад. С простыми трюками не подъедешь… Все с проблемами, Нина тоже голову морочит. Подцепила парня, увела, а теперь хочет, чтобы он все сам решал. Непоследовательно, уходит от ответственности. Стоп. Она ведь сейчас сказала, что не в курсе
Авилов весь день прострадал над чистым листком. Два часа смотрел в окно, писал три слова, вычеркивал, снова смотрел, писал еще два, вычеркивал. Когда наступили сумерки, он предложил Нине: «Пошли прогуляемся». Нина отказалась, но через час просьба повторилась. Было десять вечера, солнце давно зашло. Они оделись и вышли на улицу. Авилов был одет по-летнему, теплой одежды не нашлось, и он замерз. Они завернули в бар пансионата глотнуть чего-нибудь. В баре на высоком табурете сидела Наташа и писала прямо на стойке.
— Привет, — сказал ей Авилов. — Пишем донос оперу?
Наташа хмыкнула, собрала листки и вышла, тряхнув блестящими волосами, сразу снова обхватившими голову, как шлем. Авилов с Ниной выпили по пятьдесят граммов коньяку и вернулись домой. Через полчаса раздался телефонный звонок, и Нина услышала голос соперницы.
— Рукопись у меня. Я отдам ее, если понадобится, только вам и только при одном условии: что вы оставите его в покое. Обращайтесь.
В трубке запели гудки.
Нина задумалась. Откуда у Натальи взялась рукопись? Она покосилась на сундук, откуда взяла в самолет два листа, но не встала, чтобы проверить остальное. Нина делала вид, что не знает про Сашины дела. И рукопись на месте или нет, тоже при нем не посмотреть. Но если она теперь у Натальи… Может, Александр сам ей отдал? Говорил же, когда пьянствовал, что она заходила. А зачем она ее предлагает? Да еще в обмен на Сашу. Какая-то цыганская сделка… Надо позвонить Михаилу, сказать, что рукопись у нее. Он, видно, это и имел в виду. Пусть сам разбирается, в конце концов, это его работа. Она набрала номер, но Шишкина на месте не было. Шел одиннадцатый час, на улице стемнело.
Зося сидела, скучно глядя в окно. Погода испортилась окончательно, каждый день дули ветра. Читатели прятались по домам, отпаиваясь горячим чаем: до отопительного сезона было далеко. Она включила обогреватель и принялась за ногти. В двери звякнул колокольчик, и появился Гена.
— Привет.
— Привет. — Зося глядела на него сумрачно и скучно. Он достал фляжку с псковским гербом.
— Замерзла? Хочешь глотнуть?
—
— В смысле что уезжаем завтра. Попрощаться зашел.
— Так прощай, — она отвернулась к окну.
— Так я пошел.
— Иди.
— Ну хорошо, — он осторожно переступал возле двери. — Извини, если я был не… корректен.
— Не за что… Обращайтесь.
— Может, сообразим на двоих?
— Да катись ты отсюда, козлик на веревочке…
— Сама коза…
Гена хмыкнул и вышел, дверь звякнула, означая прощание. Зося легла головой на руки и заплакала без причины. Закончился сезон, закроются пансионаты, наступит слякотная осень, потом длинная тихая зима, день за днем потекут однообразно, ты незаметно превратишься в даму с нелепыми буклями, выйдешь замуж за реставратора, а жизнь, как поезд, пронесется мимо. Зося с досады принялась за орехи, прикусила язык и снова заплакала от обиды… Пора окна мыть. Каждой весной и осенью моешь восемь огромных окон, но жизнь от этого не становится ни чище, ни светлей, не лучше. А все равно надо мыть. Она пошла взглянуть, где ведро и тряпки, нужно все приготовить, а завтра, с Богом, начнем. В двери снова брякнул колокольчик.
— А! Привет, как дела?
— Здравствуй.
Еще один чужой муж. Стаями слетаются, как мухи на сладкое. Женатого соблазнить легко. Вот попробуй соблазни холостого. Держатся за свою свободу, как за знамя.
— Как здоровье Тамары?
— Плохо. Шишкин отпустил в город, там ее сразу… совсем в больницу…
Зося в ответ проворчала, что следователь что-то совсем раздобрился и отпускает всех преступников подряд.
— Так никого не останется. Жалко.
— Меня?
— Конечно. И тебя жалко. А что?
Он отвернулся к окну, засунув руки в карманы брюк.
— И мне тебя жалко. Оставлять тут.
— Так, может… — у Зоси блеснули глаза. — Сообразим на двоих? На прощание?
— В другой раз.
— Другого раза не будет.
— Я еще вернусь, приеду. Может быть, Тамаре станет лучше…
— Желаю удачи.
— Я приехал сейчас из города… чтобы увидеть тебя.
— Вали давай отсюда! — тонко крикнула Зося. — Совсем дурак!
Снова брякнул прощальный звонок, а Зося принялась рыдать не на шутку. Уезжать хорошо. Вот оставаться… Кто вытерпит, когда все бросают. И всякий раз точно что-то увозят, забирают часть жизни. Что они забирают? Это что-то нематериальное. Время! Они забирают кусок времени. Она перестала рыдать. Может, они его сохранят? Типа «запомни меня молодой и красивой»? Но кого это утешит?
Снова звонок. Да что же это такое, Шишкин всех по-выпускал, что ли? Слез не хватит на эти прощания. Зося тревожно вытянула шею — это была Наташа.
— Наташа, — жалобно пропела Зоська и шмыгнула носом. — Шишкин совсем с ума сошел. Всех отпустил. Тебя тоже?
— Нет. Меня не отпускал. Меня пытался выгнать взашей. Но не получилось! — они засмеялись. Зосины слезы мгновенно высохли.
— Видела Гену, — сообщила Наташа. — Как новенький!
Хохот начался почти истерический.
— Как он пластично летает! Как ласточка, и нога сзади поднята.
Зося уже не могла стоять и, хохоча, упала на диван.