Сын
Шрифт:
– Хорошо, но пока мы говорим только о том, что я должен, что если я откажусь?
– Откажешься?! – похоже, подобная идея никогда не приходила в голову Артуру. Он был так удивлён, что в течение нескольких минут не мог вымолвить ни слова. Наконец, он собрался с мыслями, и вновь заговорил, хотя его голос всё ещё хранил следы недоумения, – Но ты ведь не можешь отказаться. Ты – мой ОТЕЦ! Ты ведь не откажешься, Папа?
Это был первый за всё путешествие раз, когда Артур назвал отца так; и впрямь, в голосе его вновь зазвучали давно забытые нотки, как будто тот, прежний, Артур, которому было всего четырнадцать лет, пытался прорваться сквозь это существо, которое уже начало свою Метаморфозу. И хотя позднее граф напишет, что его не смогли обмануть подобные речи, он всё-таки не смог тогда отказать сыну. Что бы произошло, если бы превращение не началось, знать мне не дано, в дневнике нет ничего, что могло бы пролить свет на этот вопрос, и хоть я и предполагаю, что граф знал ответ на него, просто не решаясь признаться себе в этом, я не могу утверждать этого
И ещё раз скажу я, что описание событий, составивших Метаморфозу, не входит в мои планы. Могу лишь в общих чертах описать, что же происходило. Граф предельно чётко даёт понять, в чём заключался смысл перерождения. Он не даёт нам шанса надеяться на то, что всё происходившее было игрой воображения, бредом безумца. Известно, что люди с больной психикой не могут чётко излагать свои мысли. Записки же графа отличает последовательность и логичность. Слог его очень прост, но вместе с тем эта простота вселяет веру в каждое слово этого страшного дневника. Если бы вы видели эти строки! Они бы могли убедить любого, даже самого скептически настроенного читателя, несмотря на факт, что то, о чём там говорится, современные учёные не только не могут объяснить, но и само предположение о том, что всё происходило в действительности, могло бы быть расценено как грубое надругательство над наукой. Чёрчстон правдив от первого до последнего слова, он ничего не утаивал от себя, хотя этого можно было ожидать от человека, попавшего в столь непростую ситуацию. Самое главное, он не оставляет никаких сомнений в том, что метаморфоза протекала не только на уровне чисто психических изменений, и поверьте, ему было бы намного легче если бы это было именно так, нет, ужас и боль его дополнялись тем, что Артур изменялся и внешне. Эти перемены становились всё более и более очевидны, и одиннадцатого мая сын попросил отца купить клетку. Я не буду указывать её точных размеров, но для того, чтобы читатель смог понять, как далеко они уже зашли к тому времени в своём превращении, я скажу, что этой клетки едва бы хватило для средних размеров овцы. Сын дал понять отцу, что эта клетка необходима ему для того, чтобы не поранить графа, ибо к тому времени начала проявляться необычайная агрессивность этого существа. Тем не менее, сын щадил отца, по крайней мере, как тому казалось, хотя я бы мог дать иное объяснение тому, что Артур попросил его накинуть занавес на клетку: возможно, он просто не хотел, чтобы Чёрчстон проник во все тайны Метаморфозы.
Теперь я приступаю к описанию тех событий, которые, собственно, и явились развязкой этой чудовищной истории. Седьмого июня, как пишет граф, Метаморфоза вступила в решающую стадию. К тому времени Сын с Отцом уже не могли общаться так, как это делают люди. Существо, которое ещё недавно было четырнадцатилетним мальчиком, уже утратило органы речи, по крайней мере, то, что приобрело оно взамен не могло служить для образования членораздельных звуков. Теперь общение происходило на уровне куда более высоком – уровне мысли. Что рассказывало это существо своему отцу о прошлом и будущем, какие тайны мироздания оно поведало, того не узнает никто, ибо печать молчания лежит на моих устах, а дневник Чёрчстона предан огню, и вернуть его нельзя. Что же касается превращения, внешне Артур начал походить на ту мерзкую тварь, которая была изображена на страницах книги. Семья (ибо так Артур велел отцу называть их чудовищную пару) обращалась к Книге всё чаще, и понемногу Чёрчстон даже начал понимать, о чём говорят её страницы, но знаний его всё равно было недостаточно. Он всё равно не знал наверняка, каков же будет результат – казалось, граф уже смирился с участью быть принесённым в жертву этому отродью, но тогда он ещё не знал, Кому именно он отдаст свою жизнь. Тому, имя которого не называемо, чьё имя было, есть и будет, тому, чья воля способна разрушить вселенную, тому, кто жаждет власти над всем, что существовало, существует и будет существовать. Отец породил существо, являющееся бесконечностью и хаосом, любящее никого, кроме себя, и теперь он должен был стать небытием, чтобы Сын мог жить. Но знал ли Чёрчстон, как должна быть принесена эта жертва? Могу утверждать, что до седьмого июня это было ему не известно. Разумеется, его пугали слова сына о том, что он должен умереть, при этом даже не оставив душу для следующего перерождения (а то, что он верил сыну, как минимум, в этом, не вызывает сомнений), но он понятия не имел как должен потерять он эту душу. Правда оказалась страшнее любых самых смелых предположений. Их последний разговор оказался решающим, причём исход этого разговора оказал влияние на всю историю человечества, не смотря даже на тот факт, что в полной мере оценить то, что сделал для них граф Чёрчстон, люди не смогут никогда.
Итак, седьмого числа отец почувствовал, как сын зовёт его. Он уже немного привык к новому облику своего отпрыска, по крайней мере, уже не было того отвращения, которое он неминуемо испытывал, когда передавал тому пищу, поэтому занавесь была откинута. Сын заговорил первый:
– Отец, хорошо, что моя внешность больше не пугает тебя. Это очень важно. Сегодня великий день, мы почти пришли к цели, твоя миссия подходит к концу, в то время как моя только начинается. От тебя теперь требуется совсем небольшое усилие, прежде чем ты сможешь отдохнуть, и я уверяю тебя, что это будет самый спокойный сон, ибо за ним не последует пробуждения. Я думаю, что теперь ты теперь понимаешь то, что происходит и насколько это важно
Никогда граф не смог понять было ли его решение актом чистой воли. С одной стороны, сын дал ему полную свободу выбора, однако слова Артура, казалось, не давали ему права на отказ, к тому же сама речь Сына обладала каким-то гипнотическим эффектом, одновременно подавляя волю и усыпляя сознание. Всё очень напоминало хорошо продуманный и поставленный спектакль, единственной целью которого было не дать Чёрчстону отказаться от продолжения Метаморфозы… Но эта мысль пришла в голову графу уже позднее, когда всё было уже кончено, тогда же он дрожащим, не своим голосом еле-еле пробормотал:
– Нет, я не откажусь…
– Очень хорошо, что ты не сомневаешься. Запомни свои слова.
Сказано это было столь холодным и расчётливым тоном (конечно под "тоном" граф разумел нечто другое, чем просто интонации, ибо при разговоре с помощью мысли подобные категории, перестают существовать), что Чёрчстон невольно поддался сомнениям. От прежней решительности, а смею заверить вас, решительность была, не осталось и следа. Нет, он не перестал сомневаться в реальности происходящего, как сделал бы человек с менее крепкими нервами, он не испугался внезапно за свою жизнь, за что его никто не мог бы осудить. Со всем этим он уже давно смирился: он стал свидетелем чудовищной метаморфозы, и многие события, о которых упоминать здесь не время и не место, не позволяли считать её галлюцинацией; он уже был готов встретить смерть, которая, так или иначе, освободила бы его из того кошмара, в который он помимо своей воли, но, что парадоксально, именно по своей воле был втянут. Но эти слова, а точнее, то, как эти слова были переданы в мозг Чёрчстона, заставили его задать себе вопрос, который, было ли это оттого, что он находился под влиянием Артура, или существовали некие иные причины, за время превращения ни разу не приходил ему в голову: а была ли оправдана эта жертва? Тем временем сын продолжал:
– Тогда открой книгу на сорок восьмой странице. Ты там найдёшь один рисунок…
– Что это такое? – перебил его отец. Иллюстрация изображала ещё одно существо, отдалённо напоминающее первое, то есть то, чем к тому времени уже являлся Артур. Оно также имело жирное бесцветное тело, членистые ноги и тот же безжизненный взгляд. Единственное, что отличало его от Артура, был хобот, или какое-то его подобие, скорее, это было непропорционально вытянутое рыло, подобия которому не найти ни в одном из животных, населяющих эту планету. Передать отвращение, которое испытал граф, невозможно; и хотя тот мир, который открылся ему за столь краткий срок, и который, возможно, свёл бы с ума не одного из достойнейших представителей рода сего, узнай они о его существовании, и перестал вызывать у него ужас и отвращение, ибо он жил в этом мире, и каждая минута его существования подтверждала реальность слов Артура, он, словно предчувствуя развязку, почувствовал, как холод своими цепкими когтями сжимает его душу, поэтому он сорвавшимся голосом повторил:
– Что это такое? Зачем этот рисунок…
Чёрчстон сам признаётся, что едва ли слышал свои слова, ибо его разум был поглощён видением, которое я никогда не решусь пересказать. Образ, представший перед его взором, был ликом далёкого прошлого, о котором помнят лишь ветра с незапамятных времён странствовавшие по Земле, и бывшие свидетелями тех чудовищных творений, которые она неосторожно создала в пору своей юности, и которым она опрометчиво позволила возродиться. И там, в этом богомерзком прошлом, Чёрчстон кормил своего сына. Его хобот, перекачивающий некую субстанцию в то, что разум не позволяет назвать ртом, извивался в чудовищных конвульсиях…
– Да, Отец, это ты. Мы были многие годы назад, и мы существуем сейчас. Мы должны завершить Метаморфозу. Ты должен стать тем, что предназначено тебе…
…Никто не в силах постичь того, что бы было сейчас со всем человечеством, если бы Чёрчстон не сделал того, что он совершил. То, какой нежной и беспомощной оказалась бледно-серая плоть существа под безжалостными ударами молотка, не поколебало воли графа, даже предсмертный крик сына, который был очень, почти похож на голос Артура, ещё не познавшего Метаморфозу, не остановил его…
Здесь мне нужно было бы прекратить повествование, но, решив ни в чём не отступать от истины, я вынужден продолжить, и хотя бы вкратце описать то, что последовало за Уничтожением. Граф и близкий ему человек, чьего имени я назвать не могу, похоронили тело в горах, надёжно засыпав его камнями. Сделали они это под покровом ночи, опасаясь вызвать подозрение у местных жителей, и я полностью не уверен, знал ли друг графа всю истину о том, что содержал мешок, который они закопали тогда. В любом случае, теперь никто не сможет найти этого места, так как когда на следующее утро, Чёрчстон, движимый необъяснимым порывом, отыскал груду камней, напоминавшую ему то надгробие, которое они соорудили над могилой накануне, и раскопал её, тела он не обнаружил. По-видимому, он и сам весьма смутно представлял, где теперь покоятся останки его Сына.