Сын

Антокольский Павел

Сегодня в ночь я сына провожаю. Не знает сын, не разобрал отец, Чья кровь стучит, своя или чужая, — Всё потерялось в стуке двух сердец. Всё дело в том, что… Стой! Но в чём же дело? Всю жизнь я восхищался им и ждал, Чтоб в сторону мою хоть поглядел он. Ждал. Восхищался. Вот и опоздал. И он прервал неконченую фразу: — Не провожай. Так лучше. Я пойду С товарищами. Я умею сразу Переключаться в новую среду. Так проще для меня. Да и тебе ведь Не стоит волноваться. —

Но, без сил, Отец взмолился. Было восемь, девять. Я ровно в десять сына упросил. Пошли мы на вокзал — таким беспечным И лёгким шагом, как всегда вдвоём. Лежал табак в мешке его заплечном, Хлеб, концентраты, узелок с бельём. Ни дать ни взять — шёл ученик из класса В экскурсию под выходной денёк. Мой лейтенант и вправду мог поклясться, Что в поезде не будет одинок: Уже в метро попутчиков он встретил. И лейтенанты вышли впятером. Я был шестым. Крепчал ненастный ветер. Зенитки били. Где-то грянул гром. Как будто дождь накрапывал. А может, Дождь начался совсем в другую ночь… Да что тут: был ли, нет ли — не поможет, Тут и гораздо большим не помочь. Мы были близко. Рядом. Сжали руки. Сильней. Больней. На столько долгих дней. На столько долгих месяцев разлуки. Но разве знали правду мы о ней? А тут же, с матерями и без близких, С букетиками маленьких гвоздик, Выпускники из школ артиллерийских С Москвой прощались. Мрак уже воздвиг Железный грубый занавес у входа В ночной вокзал. Кричали рупора. Пошла посадка… — Сколько до отхода? Что? Полчаса? — Ну, а теперь пора. Гражданских на вокзал не пустят. — Ну, так Обнимемся под небом, под дождём. — Постой. — Прощай. — Постой хоть пять минуток. Пока пройдёт команда, переждём. Отец не знает, сына провожая, Чья кровь, как молот, ухает в виски, Чья кровь стучит, своя или чужая. — Ну а теперь — ещё раз, по-мужски. — И, робко, виновато улыбаясь, Он очень долго руку жмёт мою. И очень нежно, ниже нагибаясь, Простое что-то шепчет про семью: Мать и сестру. А рядом, за порогом, Ночной вокзал в сиянье синих ламп. А где-то там, по фронтовым дорогам, Вдоль речек, по некошеным полям, По взорванным голодным пепелищам, От пункта Эн на запад напрямик Несётся время. Мы его не ищем. Оно само найдёт нас в нужный миг. Несётся время, синее, сквозное, Несёт в охапках солнце и грозу, Вверху синеет тучами от зноя И голубеет реками внизу. И в свете синих ламп он тоже синим Становится, и лёгким, и сквозным, — Тот, кто недавно мне казался сыном. А там теснятся сверстники за ним. На загоревших юношеских лицах Играет в беглых бликах синева, И кубари пришиты на петлицах. А между ними, видимый едва, Единственный мой сын, Володя, Вова, Пришедший восемнадцать лет назад На праздник

мироздания живого, Спешит на фронт, спешит в железный ад. Он хочет что-то досказать и машет Фуражкой. Но теснит его толпа. А ночь летит и синей лампой пляшет В глазах отца. Но и она слепа.

8

Что слёзы! Дождь над выжженной пустыней. Был дождь. Благодеянье пронеслось. Сын завещал мне не жалеть о сыне. Он был солдат. Ему не надо слёз. Солдат? Неправда. Так мы не поможем Понять страницу, стёршуюся сплошь. Кем был мой сын? Он был Созданьем Божьим. Созданьем божьим? Нет. И это ложь. Далёк мой путь сквозь стены и по тучам, Единственный мой достоверный путь. Стал мой ребёнок облаком летучим. В нём каждый миг стирает что-нибудь. Он может и расплыться в горькой влаге, В солёной, сразу брызнувшей росе. А он в бою и не хлебнул из фляги, Шёл к смерти, не сгибаясь, по шоссе. Пыль скрежетала на зубах. Комарик Прильнул к сухому, жаркому виску. Был яркий день, как в раннем детстве, ярок. Кукушка пела мирное «ку-ку». Что вспомнил он? Мелодию какую? Лицо какое? В чьём письме строку? Пока, о долголетии кукуя, Твердила птица мирное «ку-ку»? …Но как он удивился этой липкой, Хлестнувшей горлом, жгуче-молодой! С какой навек растерянной улыбкой Вдруг очутился где-то под водой! Потом, когда он, выгнувшись всем телом, Спокойно спал, как дома, на боку, Ещё в лесном раю осиротелом Звенело запоздалое «ку-ку». Жизнь уходила. У-хо-ди-ла. Будто Она в гостях ненадолго была. И, спохватившись, что свеча задута, Что в доме пусто, в окнах нет стекла, Что ночью добираться далеко ей Одной вдоль изб обугленных и труб. И тихо жизнь оставила в покое В траве на скате распростёртый труп. Не лги, воображенье. Что ты тянешь И путаешься? Ты-то не мертво. Смотри во все глаза, пока не станешь Предсмертной мукой сына моего. Услышь, в каком отчаянье, как хрипло Он закричал, цепляясь за траву, Как в меркнущем мозгу внезапно выплыл Обломок мысли: «Всё-таки живу». Как медленно, как тяжело, как нагло В траве пополз тот самый яркий след, Как с гибнущим осталась с глазу на глаз Вся жизнь, все восемнадцать лет. Ну, так дойди до белого каленья… Испепелись и пепел свой развей. Стань кровью молодого поколенья, Любовью всех отцов и сыновей. Так не стихай и вырвись вся наружу, С ободранною кожей, вся как есть, Вся жизнь моя, вся боль моя — к оружью! Всё видеть. Всё сказать. Всё перенесть. Он вышел из окопа. Запах поля Дохнул в лицо предвестьем доброты. В то же мгновенье разрывная пуля, Пробив губу, разорвалась во рту.