Сыновья Беки
Шрифт:
– Разве не жаль тебе женщин и детей, Хаджи?! – вырвалось у Шаип-муллы. – Если мы пришли сюда ради себя, пусть мне могила будет тесной. Тревожимся за женщин и детей.
На Шаип-муллу Гинардко рукой не махнул. Дождался, пока тот закончит. Вытерев платком свое лоснящееся, красное лицо, он продолжил:
– Таким образом, затравленного зверя выкуривают, а затем убивают…
– А если этот зверь сам сдастся, тогда что бывает? – прищурившись, спросил Торко-Хаджи. – Его пожалеют? Оставят в живых?…
С минуту все молчали. Гинардко тоже не знал,
– Говоришь, оставят ли в живых? – переспросил Элаха-Хаджи, погладив свою белую бороду и крепко сжав ее в кулак. – Если этот зверь не вреден, его можно и не убивать. Приручить можно.
– Хочешь сказать, что и нас можно приручить!
– Иного выхода нет! – Гинардко развел своими большими руками.
– Клянусь всеми коранами, которые хранятся в Мекке, что нет иного выхода, – заключил Элаха-Хаджи.
Шаип-мулла покачал головой и промолчал. Хотел, видно, что-то сказать, но решил, что те двое высказались и за него. Сами взялись за дело, сами пусть и завершают.
Шаип-мулла не станет спорить, не хочет он открыто идти против Торко-Хаджи. Неизвестно, что еще будет. Если утвердится новая власть, Торко-Хаджи пригодится Шаип-мулле. Только бы он не обозлился, что Шаип-мулла пришел сюда с этими людьми.
«Эх, знать бы, какая же власть в конце концов утвердится, – подумал Шаип-мулла, – тогда бы не пришлось изворачиваться!»
Торко-Хаджи сидел, так низко опустив голову, словно шея не держала ее, и был явно недоволен. Метнув из-под густых бровей сердитый взгляд на Гинардко, он сказал:
– Заруби себе на носу: вашим охотникам вайнахов не приручить! Так и знай!
– А болшеки приручат их? – покосился Гинардко своими бычьими глазами.
– О них не говори. Они не на охоту вышли. У них совсем другое на уме. Болшеки думают о народе, о его благе. Я верю им, и вам бы всем пора поверить…
– Торко, прости, я перебью тебя, – вступил в разговор Элаха-Хаджи. Сам хаджи, он не удостоил Торко-Хаджи полного имени. – Допустим, что, как ты говоришь, эти болшеки хотят создать рай на земле…
– Я не говорю, что они хотят создать рай. Болшеки дают людям землю, свободу, равные с другими народами права…
– Хорошо, хорошо! Пусть они дадут народу все, что ты сказал. А вред, который будет нанесен правоверным? Об этом ты подумал?
– Мы не можем жить, посадив себе за пазуху этих болшеков, – вмешался Гинардко. – Пуля обожжет и живот и спипу. Я не хочу умирать из-за них.
– Мы-то и умрем – не беда, – вздохнул Шаип-мулла. – А вот женщин и детей жалко! Я не знаю… – Он пожал плечами, опустил глаза и почти шепотом закончил: – Зачем земля и свобода, коли погибнут родные и близкие?…
– Вот именно! – согласился Гинардко. – От недостатка земли еще никто не умирал…
– Умирали, Гинардко! – сказал Торко-Хаджи. – Одни умирали оттого, что не имели ее, голодали, другие умирали в борьбе за землю. Не из-за земли
– До сей поры я жил болью своих аульчан, – вспылил Гинардко. – И сейчас этим живу. Не то не сидел бы сегодня под твоей крышей. Не нужны нам войны. Отцы наши говорили: «Война сыновей не рождает, она уносит их».
– Воллахи, правильно они говорили! – воскликнул Элаха-Хаджи, поглаживая при этом бороду.
– Согласен с тобой, верно говорили, – поднял руку Торко-Хаджи. – Моего сына тоже война унесла.
Прошло больше двух месяцев со дня гибели Абдул-Муталиба, но до сих пор никто еще не слышал, чтобы Торко-Хаджи произносил его имя.
– Вот видишь! Ты на себе испытал все зло войны! Зачем же другим желать того же? Не одна мать останется без сына, не один ребенок осиротеет…
Торко-Хаджи решил покончить с этим пустым разговором. Нового они ничего не надумали и не надумают. Это ясно.
– Каким же образом вы хотите предотвратить зло? – спросил он, резко вскинув голову.
– Не будем лезть куда не следует, тем и убережемся! – проговорил Элаха-Хаджи.
– Как это понимать?
– Очень просто! – рубанул своей огромной ладонью воздух Гинардко. – Надо немедленно отозвать всех наших людей, что несут караул на дороге у Магомед-Юрта. Пусть возвращаются восвояси. Потребовать этого должен ты. Кроме тебя, они никого не послушают…
– Нам нет дела до того, куда рвутся казаки, – добавил Элаха-Хаджи. – Пусть себе идут хоть во Владикавказ, хоть в Грозный, только бы нас не тронули!..
– Бичерахов, говорят, обещал не причинять никакого ущерба трем нашим селам, – продолжал Гинардко, – если мы дадим им свободно пройти по дороге…
– Неужели вы действительно рассчитываете, что я помогу вам в таком подлом деле? – сверкнув глазами на Гинардко и на Элаха-Хаджи, проговорил Торко-Хаджи. – Так знайте же, этому не бывать!
– Ну а то, что затеяно тобою, – сказал Гинардко, – тоже не свершится! Там вон какая сила! Мы по сравнению с пими – что лист против дерева. Они уже Кабарду заняли и Осетию тоже. Кабардинцы во главе с князьями очищают свою землю от болшеков и их сторонников, а осетины не сегодня-завтра будут в войске у Бичерахова.
– А казаки давно с ним! – вставил Элаха-Хаджи. – Ни за что нам не уцелеть в таком окружении…
Шаип-муллу от нарисованной картины бросило в жар. Утерев лоб рукавом бешмета, он глубоко вздохнул. Соси весь сжался. У него уже не только кончик уса – и губа стала дергаться.
– Не вздыхай так тяжело, Шаип, – усмехнулся Торко-Хаджи. – И не верь всему, что слышишь.
– А разве это неправда? – взорвался Элаха-Хаджи.
– То, что Сунженские казаки дерутся между собой – это правда! И то, что в Самашках сейчас идут бои, – это правда. А еще, да будет вам известно, Сунженские казаки встали на сторону советской власти и с боями пробиваются к Грозному! Вот какая она, правда! – бросил в ответ Торко-Хаджи. – Неправду ты сказал и про кабардинцев и про осетин.