Сыновья Беки
Шрифт:
– Отступай! – крикнул Элберд. – Они нас окружат! Отступай к оврагу!
Отстреливаясь, они стали отползать назад. Когда спустились в овраг, Элберд посмотрел на Хасана и сказал:
– По этому оврагу тебе легче будет уйти…
– Почему я должен уйти! Никуда не пойду! – решительно пре рвал его Хасан.
Шапшарко не слушал их разговора. Он себе стрелял.
– Я знаю твое мужество, Хасан… Но если ты и останешься с нами, мы все равно погибнем. Видишь, как их много… Ты моложе нас обоих, тебе еще жить надо!..
– Я буду делать то же, что и вы!..
– Пока
Элберд не договорил. Он поднялся, держась одной рукой за грудь, но не успел еще выпрямиться, как снова упал и скатился в овраг…
– Я тоже!.. Я клянусь!.. Пока жив… – Хасан кричал, а сам чуть не плакал. – Эх! Только бы успеть уложить с десяток гяуров!..
– Со вчерашнего дня, начиная от Пседаха, мы немало их уложили, – сказал Шапшарко. – Наших тоже полегло порядком. Но их больше… И еще уложим не одного. Проклятые!.. – Он стрелял, а сам все приговаривал: – На-ка, возьми! Еще один! Это за Элберда!..
Деникинцы по одному выскакивали из леса, иные падали, чтобы никогда больше не подняться, другие все приближались, стреляя с колена и лежа.
– Угодила и в меня, проклятая!.. – услышал вдруг Хасан. Оглянулся и видит – Шапшарко падает. – Возьми мои патроны.
Это были его последние слова.
Хасан подполз к Шапшарко, но тот уже не дышал…
Скоро кончились и те пять-шесть патронов, что остались в винтовке Шапшарко. Тогда Хасан выхватил свой наган из кобуры.
Каратели приближались цепью. «Хотят в капкан поймать, – подумал Хасан. – Окружают». Он прицелился и выстрелил. Один из карателей упал замертво, другие тотчас залегли, и Хасан уже бил, не зная, попадает ли в кого или нет: он ничего не видел перед собой.
Но вот все! Больше нет ни единого патрона!..
Деникинцы выждали какое-то время, потом, поняв, что он безоружен, осмелели и перешли овраг. «Живым хотят взять! – мелькнуло в голове у Хасана. – Вон и стреляют в воздух. Только пугают».
– Так не бывать же тому, что вы задумали, проклятые! – про цедил сквозь зубы Хасан, вырвал из ножен кинжал и, вскочив, смело пошел на врагов.
– Не стрелять! – крикнул один из деникинцев. Видно, это был их командир. – Ближе подступайте! Ближе! – скомандовал он.
Командовать – то легко. А вот идти на оголенный кинжал в руках у человека с лицом свирепого льва – это потруднее. Даже если ты со штыковой винтовкой…
Когда деникинцы были уже совсем рядом, Хасан бросился на одного из них. Но нанести удар не успел. Кинжал так и застыл в протянутой вперед руке. Штык свое дело сделал. Он-то ведь много длиннее кинжала. Упершись в грудь, штык отбросил Хасана назад…
Сквозь мглу и дурман Хасан еще услышал команду:
– На штыки!..
Это был голос того, кто минуту назад приказывал не стрелять.
Хасан почувствовал, как в тело его вонзилось сразу несколько штыков. Кинжал, которым он еще пытался отбиваться, угодил кому-то по руке.
На мгновение Хасану почудилось, что враги вскинули его над собой. Из-под вздернутой брови он грозно глянул на них. И в этот миг обрушился с высоты и глухо ударился о землю. Теперь
– Зверь! Гляди, как зырит! – взревел один из деникинцев.
– Еще раз на штыки!..
Хасан опять посмотрел на врагов сверху вниз. Но он уже нечего не видел. Вокруг ни света, ни искорки, как в угасшем очаге…
Густо падающий снег белым саваном накрыл и глаз, и вскинутую бровь, и все тело Хасана.
Эпилог
Кайпа поднялась как обычно: ни свет, ни зря. Небо еще было похоже на перевернутый чугунный котел. Но вот, постепенно светлея, оно сделалось чистым, как родник. И туман, что последние недели все давил на душу, вдруг рассеялся. Пробившиеся из-за хребта лучи солнца осветили Сагопши и всю Алханчуртскую долину…
Кайпа вышла к воротам. Сегодня она уже не в первый раз это делает. Не сидится ей дома. Ждет, надеется, что вот-вот с той или другой стороны вдруг появится тот, по кому изболелось ее надорванное сердце. В минувший день она тоже не один час простояла у ворот. Как только услышала, что деникинцев погнали на запад, так стала ждать. Говорят, что спустившиеся с гор партизаны и красноармейцы преследуют деникинцев по пятам. Хусен тоже должен быть с ними…
Подошел Гойберд.
– Торко-Хаджи вернулся, – сообщил он. – Слыхал я, что старик тяжело болен.
– Не удивительно, – вздохнула Кайпа. – В его возрасте пере нести такие трудности – это не шутка…
– Говорят, когда его везли, от каждого села навстречу высылали упряжку саней, хотя снега и нет нигде. На арбе нельзя было ехать. Очень тряско.
– Какое счастье заслужить такое уважение в народе! Выше это го нет ничего на свете!..
– Правильно говоришь, Кайпа! Клянусь Богом, нет ничего выше!.. – Гойберд помолчал, потом добавил: – Наших тоже будут уважать. Они хоть и молодые, а свое тоже заслужили, все перенесли: и трудности, и горести.
– Вернулись бы только! – взмолилась Кайпа. И в глазах у нее сверкнули слезы.
– Вернутся, Кайпа. Не сегодня, так завтра. Обязательно вернутся. Клянусь богом!..
Прямо перед ними на дорогу села маленькая пичужка, вся будто посеребренная. Касаясь своим длинным хвостом земли, она стала раскачиваться взад и вперед.
– Вот и вестница весны явилась, – улыбнулся Гойберд. – Скоро пахать будем.
– Уже и пахать собрался?… – Лицо Кайпы осветилось теплом.
Она хотела еще что-то сказать, но, увидев неожиданно появившегося из-за угла человека, смолкла. Прихрамывая на одну ногу, он быстро приближался к ним.
– Хусен!.. – так и вырвалось у Кайпы.
– И верно, Хусен! – всплеснул руками Гойберд. – Клянусь богом, Хусен!..
– Сыночек! Один ты у меня остался! – плача и обнимая Хусена, говорила Кайпа. – Совсем вернулся или опять бросишь нас и уйдешь? Пожалей хоть Суламбека!
– Не уйду больше, нани!
Обняв мать за плечи, заглянул ей в лицо.
– Конец войне! Будем теперь строить новую жизнь, нани! Мирную, светлую. Такую, о которой мечтали и мы, и все те, кто не дожил до этих счастливых дней!..