Сыновья Беки
Шрифт:
На все село выделено всего ничего общинной земли, да и то участки с терновым кустарником на склонах и в балках. За эту землю тоже надо было платить, но дешевле. Однако ее давали не каждому. Тем, кто прибыл их других мест, общинной земли не полагалось.
Беки тоже считался некоренным, хотя ему было всего три года, когда наконец многие вайнахи, [7] некогда обманом согнанные со своих родных мест, вернулись из Турции.
Вот уже сорок лет прошло с тех пор, а Беки так и остается для властей некоренным жителем и вынужден втридорога
7
Вайнахи – чеченцы и ингуши.
Лучших своих земель помещики в аренду не сдают. Угрюмов вообще почти не сдает земель. По всей Алханчуртской долине пасутся отары его овец.
Мазаев, тот каждый год сдает большую часть земель.
Есть тут и еще один землевладелец, бывший офицер царской армии ингуш Мочко. Землю, которую он получил в дар от царя, давно уже пашут за плату сагопшинцы, а самого Мочко сельчане не видели ни на его земле, ни в селе. И только посредник с выгодой для себя сдает мочковскую землю крестьянам.
Вот таким-то доходным делом и занимается Саад, и владеет он уже отарой овец в пятьсот-шестьсот голов, не одной доброй лошадью. Дом отстроил с высокой верандой, с деревянным потолком, с двойными рамами. Покрыл его железом.
Двор Сэдако, где раньше стояла глиняная мазанка, стал неузнаваем.
Беки жил по-иному. Бедно жил, но честно. Не только Беки, и отец его, и деды – никто в роду не марал своих рук нечестным делом.
Из рассказов старших Беки знал, что никому из сородичей не жилось лучше, чем ему. Извечно все они маялись без земли. Не в силах справиться с нуждой, оставили свои дома-башни и спустились с гор на плоскость.
Предки Беки были в числе тех тайпов, которые обосновались поначалу в междуречье Фортанги и Сунжи. Но оттуда им пришлось уйти. Царь отдал эти земли казакам.
Не желая возвращаться в горы, люди перебрались за хребет в Алханчуртскую долину и стали селиться там на земли, которые некогда принадлежали кабардинским князьям.
Тогда-то в одной из балок и было положено начало селу Цокалой-Юрт, где жили дед и отец Беки. И уже позже – в шестидесятых годах прошлого века – злая судьбина выгнала их в Турцию, а село опустело.
Беки родился в Турции. Кое-что он смутно помнит сам, а иное знает из рассказов старших. Прячась днем в кустах из страха, как бы не убили за то, что идут они, правоверные мусульмане, в страну христианского царя, люди тайком пробирались на родину.
Когда Беки уставал и не мог уже идти, мать взваливала его на закорки. Была у Беки еще младшая сестренка, грудная. В пути она умерла. Ее-то место и занимал Беки на материнский спине.
Беки хорошо помнит, как, ступив на родную землю, люди плакали и только повторяли: «Родина, милая родина!»
Тогда все были равны! Хозяйство у каждого помещалось в талсах. [8] Все были равны в своей бедности и беде. Никто не кичился, не враждовал.
Так было и тогда, когда многие из тех, кому посчастливилось вернуться на родную землю, поселились в Сагопши.
8
Талсы –
Так было! Но не долго! В жизни все меняется. Изменились и сагопшинцы. Кто-то выбивался из сил, безнадежно пытаясь выбраться из нужды, а иной богател, заплывал жиром и уже считал всех других ниже себя. Из таких-то людей был и Саад.
Года три-четыре назад, возвращаясь со свадьбы из Назрани, всадники пустились наперегонки. Конь Исы, сына Новпи, вышел вперед. И подумать только! Иса, чья мать ходит с плошкой по дворам и выпрашивает сыворотку, Иса, у которого нет ни наряда достойного, ни кабардинского седла и уж конечно ни украшенного чеканным серебром кинжала да пояса, ни нагана на боку, – этот голодранец осмелился обогнать Саада, у которого было все, чего недоставало Исе, только прыти да ловкости не хватало. А именно этого-то и не простили ему девушки, сидевшие на тачанке. Подняли они напыщенного гордеца на смех.
– И почему бы тебе не отдать мне своего коня, а самому не сесть вместо меня в тачанку, – съязвила одна из девушек.
Все другие вслед за ней закатились веселым смехом. Саад был опозорен, а Иса с той минуты стал Сааду кровным врагом.
Выехали за село Ачалуки, одолели перевал и, выйдя на равнину, опять пустились наперегонки. Правда, не все, иные попридержали своих коней. И снова мерин Исы пошел первым.
Проскакали с версту, когда Саад вдруг вытащил наган, – через мгновение грянул выстрел. Ехавшие сзади увидели, как Иса, словно подкошенный кукурузный стебель, сначала подался в сторону, затем повалился, зацепившись одной ногой за стремя.
Конь проскакал еще немного, волоча по земле своего сраженного седока.
Саад промчался мимо и только тогда оглянулся. Затем повернул коня, подъехал и как ни в чем не бывало спросил:
– Что с ним?
– А ты разве не догадываешься что? – вопросом на вопрос ответил троюродный брат Саада Кайсан, который в это время укладывал еще теплые руки Исы вдоль туловища.
– Кроме тебя, в этой степи никто не стрелял, – сказал кто-то Сааду.
– Неужто это я попал в него? – с притворным удивлением спросил Саад.
Будь поблизости кто-нибудь из родственников Исы – отмщение свершилось бы на месте. Но у несчастного юноши не было никого, кроме матери, и никто не вступился за него.
– Плохое дело ты совершил, Саад, неправое, – покачал голо вой Кайсан. – Не нужна нам вражда с людьми…
– Да чтоб мне домой не добраться, если я хоть в мыслях думал стрелять в него, – сказал Саад, без стыда глядя на лежащего перед ним Ису, будто тот и не убит, а просто спит у его ног. – Мало ли бывает несчастий от шального выстрела!
Вот как повернул это дело Саад. А в пятницу в мечети Саад и восемнадцать его родственников поклялись на Коране, что он и в мыслях не держал намерения стрелять в Ису и что выстрелил случайно.
Люди все понимали, но что было делать: по обычаю, клятва снимала с виновного ответственность, даже если он лгал. Да и кто решится враждовать с всесильным Саадом из-за безродного Исы.
Однако, если человек убит, даже и случайно, убийца, опять же по обычаю, обязан откупиться.
Понятное дело, что для богатого Саада это ничего не стоило. И он заплатил за Ису положенный куш.