Сыновья Беки
Шрифт:
Хасан кивнул.
– Там, на опушке, не ваши? – Элмарза показал кнутовищем ту да, где братья сложили свои дрова. И, не дожидаясь ответа, добавил: – вы никого здесь не видали, когда рубили?
– Нет…
– Странно. Вы же не слепые. Здесь работали и так уж никого не видали…
– Мы не были в этом лесу.
– Как же не были? Разве это не ваши дрова?
– Нет, не наши.
Хасан при этих словах выразительно глянул на брата, боясь, как бы тот не проговорился. Но Хусен, видать, уже давно понял, что к чему: стоял как ни в чем не бывало с наивным видом и кивал головой
– А где же тогда ваши дрова? – недоверчиво спросил Элмарза.
– Нигде. Мы сегодня первый день идем.
Покосившись на лесничего так, что бровь изогнулась в другу, Хасан двинулся вперед.
Элмарза задумчиво посмотрел вслед мальчишкам, покачал головой и сказал:
– Горьковат сын Беки, не сжуешь…
Немного пройдя, Хасан обернулся. Элмарза все стоял как застывший.
– Похоже, он догадывается, что это моих рук дело… – Хасан положил ладонь на плечо брата. – А ты молодец. Молчал. Ничем не выдал нас, ни словом, ни движением.
– Я же не глупый, все понимаю, – гордый доверием Хасана, ответил Хусен.
У самого леса дорога расходится в разные стороны. И лес тут, если зажмурить один глаз, кажется охапкой сена на вилах.
Хасан свернул влево. О старом месте сейчас и помышлять нельзя. А заготовленные дрова, если никто не украдет, когда-нибудь можно увезти. Ну а украдут – так тому и быть.
18
Растянувшись от подножки Аюба ничком на земле и ударившись головой о камень, Касум потерял сознание. Ему сначала почудилось, что он летит в бездонную пропасть. Летит долго. Но вот наконец он в какой-то яме. Тело болит нестерпимо. Потом все исчезло. И Касум уже ничего не чувствовал: ни тела, ни боли, ни земли. Его и самого будто не стало. Он был во власти Саада и Аюба, и те могли делать с ним что хотели…
…Кто-то льет на Касума холодную воду. «А, это мать!» – подумал Касум. Она льет и гладит своей мягкой ладонью его лоб.
– Смотри, какой ты грязный, – говаривала она часто в детстве, когда купала его во дворе под тутовником.
Вода иногда бывала очень холодной, Касум дрожал и фыркал, а мать смеялась:
– Терпи, сын мой, твой дед и отец всю жизнь купались в ледяной горной воде. И оттого они были мужчинами, настоящими горцами…
Касум открыл глаза. Вокруг никого и ничего: ни матери, ни тутовника. Только высоко в небе висит большая круглая желтая дыня. Она похожа то ли на солнце, то ли на луну – Касум никак не разберет. Не поймет он и того, ночь на земле или день… Зубы стучат от холода…
И снова Касуму кажется, что он в горах, там, где родился, где мальчишкой скакал, словно косуля.
Его село раскинулось у чистого, ясного, как звезда, родника. И ручей, что течет сейчас под Касумом, кажется ему самым родником. Да, но почему он лежит в нем? И где мать, которая только что гладила ему лоб?…
Касум попытался приподняться. Но налитое свинцом тело не слушалось. Резкая боль пронзила бока. Ныла и спина.
«Что со мной происходит?» – недоумевал Касум. Всегда подвижный и сильный, он не может одолеть тяжесть своего тела…
Поднял голову, огляделся по сторонам.
Касум зажмурился. Перед ним всплыли озверелые лица Саада и Аюба, и он вспомнил все!
Он не в родном селе. Это глубокий овраг неподалеку от саадова луга. Касум лежит в маленьком ручейке, что протекает по дну оврага. Только как же он сюда попал? Сам ли он дополз или Аюб с Саадом бросили?… Этого Касум никак не мог вспомнить.
Какое-то время Касум не двигался, собирался с силами. Наконец, сжав зубы до боли, повернулся и выполз из воды. И тут рука его коснулась чего-то мягкого. Он пощупал, посмотрел – это была его шапка. «Странно, что она не в воде!» – удивился Касум. Откуда ему было знать, что Аюб бросил ее здесь, чтобы потом закопать вместе с ним, заметая следы…
Новая попытка двинуться дальше была уже не под силу. Касум понял, что из оврага ему не выбраться, и, потеряв всякую надежду, снова повалился на землю. И грудь, и спина, и голова, и все нутро болели так, будто состязались в боли. К тому же холод: весь ведь мокрый, земля сырая и ночь туманная, осенняя. Зубы отбивают дробь.
Касум смотрит на желтую дыню в небе. Теперь он знает, что это луна. А если бы это было солнце? Тогда и согреться бы можно! Но все равно дыня утешает его. Касум видит луну! Значит, он жив.
Ночь показалась Касуму бесконечной. Только с рассветом, когда запели птицы, он пошевельнулся, приподнялся, хотел встать, но закружилась голова. И все же, превозмогая боль, Касум осмотрелся, ища место, где ему легче выбраться из оврага, и пополз. Надо во что бы то ни стало вылезти из этой могилы. В лесу можно разжечь костер, согреться, высушить одежду!.. Ни о чем другом он сейчас и думать не мог.
Касум отполз совсем недалеко, когда на место, где его вчера свалили, вернулся Аюб с тем, чтобы закопать «убитого». И кто знает, как бы все обернулось, если бы не крутой поворот оврага, куда успел свернуть Касум. Может, на этот раз Аюб уже без промашки отправил бы его на тот свет.
А Касуму очень хотелось жить. Это желание, что огонь в очаге горца, поддерживаемый кизяком, не давало угаснуть душевным силам Касума. Утро выдалось теплое. И чем выше поднималось солнце, тем больше клонило ко сну вконец измученного Касума.
Спал он недолго. Проснулся от резкой боли в боку. Тепло и короткий отдых сделали свое дело – Касум почувствовал прилив сил. Теперь он мог и приподняться. Уже сутки не державший во рту и маковой росинки, Касум вдруг ощутил голод и вспомнил о сумке с едой, которую он во время пожара вынес из шалаша и положил подальше. В ней оставался целый сискал и полкруга сыра. «Лежит ли она там, где я ее положил, или Саад с Аюбом унесли сумку с собой?» Но если она и там, какой с того толк? Касум не в силах добраться до нее. Да и будь он в силах – это небезопасно. Вдруг хозяин там, несдобровать тогда Касуму! Сааду причинен такой большой ущерб, что он убьет кого хочешь, не испугается. Каково ему теперь прокормить до весны свою отару!