Сыновья и любовники
Шрифт:
На второй день, когда Лили сказала: «Ох, Энни, ты не знаешь, куда я подевала свою муфту?», Уильям заметил:
— Ты же знаешь, она в спальне. Зачем спрашивать Энни?
И, сердито поджав губы. Лили сама пошла в спальню. Но Уильяма возмущало, что она превращает его сестру в служанку.
На третий вечер Уильям и Лили сидели вдвоем в гостиной у камина, не зажигая света. Без четверти одиннадцать они услышали, что миссис Морел разгребает кочергой уголь в плите. Уильям вышел в кухню, за ним его любимая.
— Уже
— Нет, не слишком поздно, мой мальчик, но обычно я поздней не засиживаюсь.
— Тогда, может, ты пойдешь спать? — предложил он.
— И оставлю вас вдвоем? Нет, мой мальчик, это не в моих правилах.
— Ты нам не доверяешь, ма?
— Доверяю или нет, а я вас не оставлю. Если хотите, можете посидеть до одиннадцати, а я почитаю.
— Иди ложись. Лили, — сказал Уильям своей нареченной. — Нельзя заставлять маму ждать.
— Энни не погасила свечу, Лили, — сказала миссис Морел. — Я думаю, вам будет видно.
— Да, благодарю вас. Спокойной ночи, миссис Морел.
У лестницы Уильям поцеловал свою возлюбленную, и она пошла наверх. А он вернулся в кухню.
— Ты нам не доверяешь, мам? — повторил он не без обиды.
— Мальчик мой, говорю тебе, не в моих правилах оставлять молодого человека с девушкой одних внизу, когда все остальные уже спят.
И пришлось ему удовольствоваться этим ответом. Он поцеловал мать и пожелал ей спокойной ночи.
На Пасху он приехал один. И уж тогда без конца толковал с матерью о своей возлюбленной.
— Знаешь, мам, когда я не с ней, я про нее и не вспоминаю. И если б никогда больше не увидел ее, то и не вспомнил бы. Но вот вечерами если я с ней, я от нее без ума.
— Странная любовь для женитьбы, — сказала миссис Морел, — если только так она тебя и держит.
— И вправду чудно! — воскликнул Уильям. Его самого это тревожило и озадачивало. — Но все-таки… нас теперь так много связывает, не могу я от нее отказаться.
— Тебе лучше знать, — сказала миссис Морел. — Но если все так, как ты говоришь, я б не назвала это любовью… во всяком случае, не очень-то это похоже на любовь.
— Ох, не знаю я, мама. Она сирота, и…
Так они и не могли ни на чем сойтись. Сын был озабочен, неспокоен. Мать — сдержанна. Все его силы, все деньги уходили на его нареченную. Приехав домой, он едва мог позволить себе свозить мать в Ноттингем.
На Рождество, к великой радости Пола, ему прибавили жалованье — теперь он будет получать десять шиллингов. Он был вполне доволен своей службой у Джордана, но здоровье его страдало от долгого рабочего дня и сидения взаперти. Мать, в чьем сердце и помыслах он занимал все больше места, гадала, как бы ему помочь.
По понедельникам во вторую половину дня он не работал. В мае, в один из понедельников, когда они вдвоем сидели за завтраком,
— По-моему, день будет прекрасный.
Пол взглянул удивленно. Что-то крылось за ее словами.
— Знаешь, мистер Ливерс переехал на новую ферму. Ну, и на прошлой неделе он просил меня навестить миссис Ливерс, я пообещала прийти вместе с тобой, если будет хорошая погода. Пойдем?
— Мамочка, хорошая моя, да это чудесно! — воскликнул он. — Сегодня прямо после обеда и пойдем?
Веселый, довольный, он поспешно зашагал на станцию. По дороге на Дерби искрилось росой вишневое дерево. Алела старая кирпичная ограда парка, весна разгоралась зеленым пламенем. И круто изгибающаяся шоссейная дорога, покрытая еще по-утреннему прохладной пылью, в узорах солнечного света и тени была безмятежно тиха и спокойна. Деревья величаво склоняли свои широкие зеленые плечи; и, сидя на складе, мальчик все утро представлял себе весеннее раздолье на воле.
Когда в обед он вернулся домой, мать была заметно взволнована.
— Мы идем? — спросил он.
— Как только буду готова, — ответила она.
Вскоре он встал из-за стола.
— Поди оденься, а я вымою посуду, — сказал Пол.
Она послушалась. Сын вымыл кастрюли, привел кухню в порядок и достал материнские сапожки. Они оказались совсем чистые. Миссис Морел была из тех изящных от природы людей, которые могут пройти по грязи, не замарав туфель. Но в обязанности Пола входило их чистить. То были козловые сапожки за восемь шиллингов. Он же считал их самой элегантной обувью на свете и чистил их с таким благоговением, словно то были цветы.
Вдруг миссис Морел появилась в дверях, явно смущенная. На ней была новая блузке Пол вскочил и пошел к матери.
— Вот это да! — воскликнул он. — Сногсшибательно!
Она хмыкнула чуть ли не надменно и вскинула голову.
— И вовсе не сногсшибательно! — возразила она. — А очень скромно.
Она вошла в кухню, а сын обходил ее то с одного боку, то с другого.
— Ну, как? — застенчиво спросила она, изображая, однако, гордую светскую даму, — нравится тебе?
— Очень! Ты такая красотка, в самый раз для увеселительной прогулки.
Он обошел ее, оглядел со спины.
— Вот если б я шел по улице позади тебя, я бы сказал: «Вроде эта малышка слишком воображает!»
— А вот и нет, — возразила миссис Морел. — Она не уверена, к лицу ли ей блузка.
— Ну где уж там! Ей охота облачиться в грязно-черное, и похоже будет, словно она завернулась в горелую бумагу. Тебе еще как идет, и ты очень славно выглядишь, верно тебе говорю.
Польщенная, она опять хмыкнула на свой лад, но делала вид, будто ей лучше знать.
— Что ж, она стоила мне только три шиллинга, — сказала миссис Морел. — Готовую за такие деньги не купишь, правда?