Сыновья
Шрифт:
— Не говори. Поступок этого старого человека напоминает мне агаву.
— А что это?
— Цветок. Агава цветет только один раз — в конце своей жизни. Дает жизнь новому стебельку, который растет с огромной скоростью. Так и старик. Хотел, чтобы мы жили.
— Это правильно… — поддержал Леонов.
Договорить он не успел.
На дверях лязгнули металлические запоры. На пороге показались двое. Солдаты узнали их сразу же. Это был американец Роберт и блондинка Людмила. Они остановились недалеко от дверей, некоторое время молча рассматривали солдат. На их лицах можно было прочесть и отвращение и тень сострадания одновременно. Конечно, это было не удивительно, вид пленников был ужасен.
Американец
— Вы совершили еще одно тяжкое преступление, и вас может постигнуть самое суровое наказание, вплоть до казни. Если хотите жить, то должны без всяких условий согласиться на безоговорочное сотрудничество с нами. Ответ буду ждать ровно час.
Американец выждал, пока блондинка переведет, и повернулся к дверям. Но его остановил Леонов:
— Одну минутку, господин хороший.
Американец остановился. Антон чуть приподнялся на локоть и продолжал:
— Вот что мы вам скажем: вы не теряйте целый час на ожидание ответа, а катитесь отсюда сразу же. На измену Родине мы не пойдем ни через час, ни через год.
Женщина криво ухмыльнулась и перевела. Американец молча вышел. Хлопнула дверь, лязгнули запоры, и в комнате повисла гнетущая тишина.
Через несколько минут ее нарушил Николаев. Он со стоном придвинулся поближе к Леонову, спросил:
— Как думаешь, что они будут делать?
— Мне до лампочки, что они будут делать, — почему-то со злостью ответил Антон и вдруг предложил: — Послушай, Леша, давай, когда придет к нам еще кто-либо, бросимся на них, вцепимся руками в горло, а там пусть что хотят, то и делают, зато еще парочку негодяев на тот свет отправим. Все равно нам от них не вырваться, а жить в плену — совесть не дает!
Николаев грустно улыбнулся.
— О чем ты говоришь, братуха? На кого мы сможем броситься, если даже подняться не в силах.
Леонов молчал. От понимания своего бессилия ему хотелось плакать, и стон отчаяния вырвался из его груди.
— Я думаю, Антон, — еще больше понизил голос Николаев, — что нам остается одно — копить силы, чуть-чуть встать на ноги, а затем снова бежать. Видишь, они же не хотят нас убивать, на что-то надеются, выжидают. Ясно, что не так уж часто советские к ним в лапы попадают. Вот и возятся с нами, думают сломать нас, уговорить или заставить изменить присяге.
За дверями послышался шум шагов и голоса: в комнату вошла группа мужчин. Один из них знаками приказал подниматься. Парни с трудом, помогая друг другу, встали. Какой-то бородач рукой показал на дверь, и они, шатаясь, медленно двинулись к выходу. Яркое, стоявшее в зените солнце резануло по глазам, и парни невольно зажмурились. Душманы прикладами автоматов толкнули их в спины и подвели к стоявшей метрах в пяти «тойоте». Это был небольшой пикап, разукрашенный желтой, голубой и белой краской. Влезть в кузов даже этой низенькой машины ребята не могли, и водитель открыл борт. Они с трудом продвинулись поближе к кабине и легли на ребристый металлический пол. Сзади, тоже на полу, только на ватных подушках устроились двое бородачей с автоматами. Затем хлопнули обе двери. Это означало, что в кабину сели двое. Сразу же завелся мотор, и машина тронулась. По бокам и сверху кузов был обтянут брезентом, но сзади оставался открытым, и парни увидели, что машина выехала из широких ворот, створки которых тут же закрыли двое мужчин. Клубы пыли ворвались в кузов, и постепенно она оседала толстым слоем на лица и одежду. Когда через полчаса быстрой езды парни взглянули друг на друга, то, несмотря на жесточайшую тряску и сильные боли не смогли не улыбнуться: оба были похожи на мельников.
Охранники часть чалмы обмотали вокруг лица, закрыли носы и рты, а раненым приходилось дышать густой пылью. Они постоянно чихали и кашляли. Казалось, охранники не обращали на них никакого внимания,
Николаев небрежно бросил:
— Кого пугаешь, ублюдок? — И спокойно, даже демонстративно занял более удобную позу.
Второй охранник пальцем сделал жест, словно он нажимает на спусковой крючок. Николаев пальцем покрутил у виска. Охранник неожиданно улыбнулся и, проведя ребром ладони по горлу, показал вверх. Леонов беззлобно ругнулся и показал ему кукиш. Казалось, это позабавило обе стороны, и, вполне возможно, такие изъяснения продолжались бы долго, но машина сбавила ход и въехала в какие-то ворота. Один из охранников отбросил задний борт и жестом приказал выходить. Морщась от боли, Леонов и Николаев вылезли из машины. От небольшого домика к ним приближалось трое. Охранники подтянулись, подобострастно заулыбались. Трое остановились в двух шагах и некоторое время молча рассматривали советских солдат. Через несколько минут один из них, наверное, старший, негромко произнес несколько слов и, резко повернувшись, зашагал прочь. .
Остальные двое засеменили за ним..
Охранники тут же подтолкнули прикладами пленников, приказывая таким образом идти в глубь двора.
— Смотрины кончились, — тихо промолвил Леонов.
— Да. Кажется, мы им не очень понравились.
— Особенно ты со своей испорченной фотографией.
— Ну это еще как сказать. В следующий раз уточним у них, кто больше из нас не внушает им доверия, — пошутил Николаев и добавил: — Однако смотри, Антон, кажется, наши аппартаменты.
Их явно вели к невысокому дувалу с узенькой деревянной калиткой, которую предусмотрительно открывал вооруженный душман.
Они оказались в небольшом квадратном дворе, где ровными, рядами, казалось, прямо на земле, были уложены восемь металлических решеток. Вдруг один из сопровождавших поднял решетку, и парни увидели под ней черный проем ямы. Они остановились, но душманы неожиданно сильно толкнули в спины, и они полетели вниз.
От падения и удара о земляной пол оба потеряли сознание, а когда пришли в себя, то над ними высоко вверху виднелась ржавая с толстыми прутьями металлическая решетка.
— Ну вот, — тихо промолвил Леонов, — кажется, мы и дома.
Николаев выплюнул кровь.
— Да, похоже. Только квартирка что-то больно мала, всего метра четыре будет, не больше.
— Зато потолки высокие, да и воздуха свежего сколько хочешь.
— Ага, и небо в крупную клеточку.
Ребята поняли, что они в душманской тюрьме, и вскоре притихли, думая о том, что их ждет впереди.
ПОСЛЕ ПОХОРОН
Прошло три недели после похорон Николая Коблика. Веру Федоровну уже на следующий день отвезли в больницу. Первые дни она сутками лежала на постели. Изможденное слезами лицо было мертвенно-бледным, черты заострились. Она молча, не моргая, смотрела в потолок. Соседи по палате, зная о ее горе, тайком плакали, пытались утешить ее, но Вера Федоровна была безучастна ко всему. Даже ежедневные посещения друзей и сослуживцев не трогали ее. Ее мысли были где-то далеко.
Сергей прибегал к ней по несколько раз в день. Молча сидел у постели, также молча гладил ее руки и, не прощаясь, уходил. Он старался держаться хотя бы при матери и. на людях, а когда дома оставался один, падал на кровать и громко навзрыд плакал, уткнувшись лицом в подушку. В квартире часто слышался протяжный вой Кузи. Но проходило время, Сергей вставал, умывался и направлялся на работу. Там не знали о его горе. Для Сергея это было даже и лучше: меньше сочувствующих слов и взглядов.
Сергей, увидев, как в их квартиру вошли родители Леонова, впервые за эти трудные дни грустно улыбнулся: он надеялся, что их приезд хоть немного расшевелит мать.