Сыщик с плохим характером

Ховенко Валентин Михайлович

Светка подставила губы — и минут сорок мы сладко, может быть последний раз в жизни, целовались.

Когда мы все-таки оторвались друг от друга, она, побледнев, показала глазами на чемодан.

— Ну, Дима!

Сердце мое прыгало в груди как мячик. Я медленно протянул руку и поднял тяжелую крышку…

Чемодан был набит книгами.

Все прояснилось в тот же день.

Сашкина мать и бородач, тоже ценный биолог, ловили букашек в горах Киргизии. Рыжий по уши втрескался в Ольгу Борисовну. И когда та уехала домой, «морковка» буквально на стенку полез (он был местный). Через пару недель рыжий схватил чемодан и рванул и Москву, чтобы, как говорится, навсегда остаться у ног любимой

женщины. Ольга Борисовна сказала: как Саша. Моему приятелю жених ни капельки не понравился. И бородач в отчаянии бегал за Беляевым, чтобы как-нибудь подружиться. «Он меня уже заколебал со своей дружбой!» — жаловался Сашка. В день приезда «морковка» действительно ошибся квартирой: Беляевы, как и Кривулины, жили на последнем этаже — только в другом подъезде.

Я сидел на химии и радовался, что Сашка Беляев никаким боком не замешан в краже. Но вчерашний день загадал новую загадку. Дело было так. Я отмокал вечером в ванной, когда постучала бабушка:

— Дима, тебя к телефону!

Она протиснула аппарат. Я поставил его на пол, улегся поудобнее и сказал: «Алло!» На том конце было тихо, и я хотел уже было повесить трубку. Но потом в телефоне что-то прошуршало — и раздался какой-то тоскливый вой. Как будто у собаки скоропостижно скончался хозяин, и она переживала. Вой то слабел, то усиливался, словно его относило ветром. И вдруг до меня дошло, что это не собака, а волк. Я рассердился:

— Во, идиоты!

И бросил трубку.

Выйдя из ванной, я поинтересовался у бабушки, какой болван меня спрашивал. Она пожала плечами.

— Голос был незнакомый. Вежливый такой…

А что, оборвалось?

— Мальчик или девочка?

Бабушка подумала:

— Даже не знаю. Плоховато было слышно. Я только разобрала: «Пожалуйста, Диму!»

Утром, когда я одевался, звонок повторился.

Я снял трубку и проговорил:

— Слушаю!

Пошуршав, как и вчера, трубка старательно завыла волком. И снова вой относило ветром, Я стоял в одном ботинке и недоумевал. Наконец вой закончился — пошли короткие гудки.

…Химичка объясняла что-то про валентность. Но я не слушал. Я анализировал «волчьи» звонки.

Во-первых, было ясно, что звонки предназначаются именно мне. Когда подошла бабушка, позвали Диму, а сегодня, услышав мой голос, завыли сразу. Во-вторых, это, конечно, был магнитофон: пауза, шуршание, ветер, который то приближает вой, то относит. Запись, похоже, сделана в лесу. Скорее всего, переписано с какого-то фильма. Оба раза прямо посреди воя отчетливо слышался сухой треск как будто выломали в чаще палку. Наверное, какой-нибудь супермен готовился к поединку со свирепым зверем. В-третьих, этими звонками меня хотят напугать. И понятно — зачем. Чтобы я прекратил расследование кражи. Степина тактика начинала срабатывать: до вора дошло, что я могу его разоблачить, — и он засуетился.

Я перебрал в уме подозреваемых. Их осталось двое: дядя Миша и Колян. Но алкаш вряд ли мог знать мой телефон.

Линейкой я ткнул в спину сидящего впереди Трухнова. Колян обернулся.

— Слушай, ты мне вчера случайно не звонил?

— Нет, — очень натурально удивился он.

— А сегодня перед школой?

— И сегодня нет. А что?

Глаза у него были честные-пречестные. Я даже слегка засомневался.

— Да так, ничего. Кто-то звонил, а у нас, понимаешь, телефон барахлит.

— Это не я, Шира.

Как бы между прочим я поинтересовался:

— А магнитофон у тебя есть?

Я знал, что есть. Мне было интересно, что Трухнов ответит. Он ответил:

— Ну да. А тебе что, нужно?

— Нет, я так спросил.

— А, — сказал он.

Вообще-то Колян был странным парнем.

Он

не собирал ни фотографии футболистов, им фантики от жвачек, ни импортные бутылки из-под пива, как делают все нормальные люди. Трухнов коллекционировал прикольные газетные заголовки. Он аккуратно вырезал их ножницами и наклеивал в специальный альбомчик.

Газет, кстати, у него было навалом. Колян торговал ими в свободное время у метро. Непонятно только, как, зашибая на газетах приличные бабки, он умудрился задолжать Мартышке!

Парта моя была предпоследней в третьем ряду и стояла у окна.

Место это считалось в классе самым клевым. Первого сентября я даже поцапался из-за него с Севкой Григорьевым, нашим главным качком. Севка так задвинул мне тогда кулаком под дых, что я целых пять минут не мог вспомнить, как меня зовут! В тот раз он как бы победил и занял заветное место. Но в жизни главное не сила, а характер. Уже на следующей химии я появился в кабинете раньше Григорьева и спокойно уселся у окна. Он, естественно, стал выступать. Мы опять потолкались. Григорьев как бы опять победил. Так повторялось на каждой химии. Сломался Севка на пятый раз. Он походил-походил вокруг, но заводиться не стал. Плюнул и отвалил на малопрестижную первую парту. А я посадил рядом верного оруженосца Федьку Маслова, и мы с ним зажили у окна как короли.

Окно выходило в узкий школьный двор. За ним теснились коробки частных гаражей, вокруг которых обычно происходили разные интересные события: то всем колхозом толкали неисправную машину, то жгли вонючий костер из автомобильных покрышек, то выпивали.

За гаражом стоял квартал старых домов. Еще с лета дома начали готовить к выселению. И даже стали строить вокруг высокий деревянный забор.

Увидел я его не сразу.

Сначала мои глаза, не зацепившись, скользнули по крыше, где у кирпичной трубы прилепилась крохотная черная фигурка. Потом я присмотрелся: точно — дядя Миша! Что алкаш там делал, было непонятно. Руками он производил какие-то странные поступательные движения, как рыбак, вытаскивающий невод из морской пучины. И тут до меня дошло: веревка. Дядя Миша травил невидимую отсюда веревку, вероятно свисавшую с крыши вниз. Я ахнул. Алкаш грабил квартиру! Вскочив на ноги, я выдал:

— Роза Викторовна! Живот! Можно выйти?

Химичка знала меня как облупленного и привычно нахмурилась:

— До звонка десять минут, Ширяев. Потерпишь!

Но, решительно отодвинув Федьку, я уже пробирался на выход.

Наверное, что-то такое было в моем лице, потому что Роза Викторовна перестала возникать и лишь проводила меня пристальным взглядом.

Дом, на крыше которого шуровал бандит, был жилым наполовину. Квартиры верхних этажей уже зияли мертвыми, без занавесок, окнами. Но на нижних этажах виднелись кое-где цветы за стеклами, между рамами стояли уютные бутылки кефира, а в одном окне красовалась новенькая, только из магазина, кукла Барби.

Я рванул в крайний подъезд. Перемахивая через щербатые, давно немытые ступени, я ликовал: сейчас я застукаю вора на месте преступления. Припертый к стене, дядя Миша наверняка расколется. Он поймет что лучше по-хорошему вернуть звезду, или загреметь в тюрьму. А главное, наш великий сыщик Степа, который в самый ответственный момент неизвестно куда пропал, останется с носом. Иногда, мстительно думал я, кражи раскрываются и без участия нахальных говорящих воронов!

Этажи закончились, и я очутился перед обитой железом дверью, на которой еще читалась облупившаяся надпись: «Чердак № 3». Дверь была прикрыта, но, как и следовало ожидать, замка не наблюдалось. «Сковырнули!» — мелькнуло у меня. И как бы в подтверждение догадки я увидел на полу ржавый мамок со сломанной дужкой.