Сытин-1. Измена

Черри Кэролайн Дженис

— Я не могу. Не могу смотреть назад — именно так я себя теперь чувствую.

— Ты всю жизнь провел в этих стенах — можно было кое-чему научиться.

— Нет, тем же самым вещам научиться невозможно. Вот что я пытаюсь тебе внушить. Я мог бы изучить все, что знала Ари. Но я все еще слишком напряжен…

— Ничего подобного! Кто обнаружил конфликт среди семьдесят восьмых? Не я, заметь.

Грант пожал плечами:

— Но только потому, что вы, люди, в основном ошибаетесь, рационализируя противоречия. А я ни за что не пропущу такой ошибки.

— Ты без труда определяешь, что у меня на уме.

— Не всегда. Я не знаю, что с тобою вытворяла Ари. Знаю только, что случилось. Знаю также,

что не испытал бы подобных последствий, — отозвался ази, мысленно отмечая, что выпала редкая возможность расставить все по местам. — Она могла переструктуризировать меня. На это она была мастерица. Правда, с тобой такой номер не прошел бы.

— Она успела чертовски много, — выдавил Джастин, и слова отозвались саднящей болью в груди. В особенности больно было признаваться в этом сегодня. А потому хотелось как можно скорее замять разговор на щекотливую тему.

— Она не могла. Твой психошаблон не из простых, его в одной книжке не опишешь. Ты слишком сложен. Подвержен изменениям. А вот мне в отношении изменений нужно держать ухо востро. Я в состоянии видеть даже внутренность своего рассудка. Он очень прост — там есть полости. А твой похож на ряд бутылок Клейна.

— Во дает! — фыркнул Джастин.

— Я охмелел.

— Мы оба охмелели, — подавшись вперед, Уоррик-младший опустил руку на плечо брата. — Что до Клейна, то мы оба имеем к нему отношение. Потому-то мы вынуждены вернуться на исходную позицию, и я готов побиться об заклад, что мой психошаблон не сложнее твоего. Хочешь поработать с ним?

— Я… — растерялся Грант. — Что, привести пример? Только что у меня захолонуло сердце. Я очень смутился. Это называется настрой на Старшего. Я не хочу этим заниматься, поскольку считаю, что не слишком умно впутывать сюда еще и твой ум — мне остается просто повиноваться, как если бы я получил приказ.

— Терпеть не могу, когда ты занимаешься самоанализом. Ты же не хочешь взяться за это оттого, что не знаешь наверняка, в какой именно момент нас подслушивает служба безопасности; к тому же у тебя есть кое-какие соображения личного характера, и ты любитель настоять на своем. Потому-то я не хочу, чтобы ты размышлял обо мне.

— Нет уж. — Грант, подавляя икоту, выразительно поднял указательный палец. Сейчас он был сама честность. — Самая главная причина нашего различия — эндо… эндо… — черт побери! Работа гормонов… В познании… Состав крови реагирует… На окружающую среду. Заданный стимул — иногда уровень адреналина повышается, иногда понижается — иногда происходит что-нибудь еще — все окутано мрачной неизвестностью. Разнообразие — во взятой наугад среде. Отдельные вещи ты запоминаешь верно, другие неверно. Что-то запоминается сразу, что-то с трудом. Мы… — Ази снова икнул. — Начинаем с колыбели. Тогда же впервые получаем стимуляторы. Они помогают сгладить естественные барьеры почище любого природного средства. Отсюда вывод: наша врожденная логика ничем не затуманена. Все в ней выстроено так, как должно быть. Мы можем полагаться на то, чем одарила нас природа. Свой психошаблон ты потом окрашиваешь в эмоциональные оттенки. При помощи естественных стимуляторов. Получаешь новую информацию из обучающих лент, а психошаблон формирует ощущения. Но из видимого и слышимого ты выбираешь нужное наобум. Учишься выхватывать из потока усредненное, потому что знаешь: могут быть расхождения. А вот наши эксперты просто изглаживают из памяти логические не… не… несоответствия. Мы в состоянии воспринять мельчайшую деталь; нам просто приходится идти на это, так мы действуем — и действуем правильно. Потому-то мы способны осмысливать кое-какие проблемы быстрее, чем это делает ваш разум. Мы входим в состояние восприятия без стимуляторов, и наши первые воспоминания не связаны с эндокринным запоминанием; даже тень

истины в нас отсутствует. Мы все усредняем и работаем с памятью, хранящей тысячу оттенков истины, а вам куда сподручнее приводить к общему знаменателю эти оттенки, чем помнить то, что происходит на самом деле. Именно так вы способны осмысливать все наваливающееся на вас с разных сторон и молниеносно. А мы в этом ничего не смыслим. Тебе на ум придут две совершенно противоположные мысли, и ты спокойно поверишь в истинность обеих, потому что твое восприятие движется потоком. Чего не скажешь обо мне.

— Ну вот, снова за старое! А ведь мы оба выполняем одну и ту же работу. И не забудь, что у тебя более солидная магнитная карточка.

— Только потому, что мне приходится обрабатывать кое-что еще.

— Как и мне. Это вполне нормально.

— Поскольку мне, как и тебе, присуща склонность валить все в одну кучу: я выполняю отработанные до автоматизма действия. Но я абсорбирован, обучающими лентами пользуюсь нечасто, а к тому же обладаю двумя обрабатывающими системами. Высший уровень, которого я сумел достичь в реальном мире, изучая эндокринную систему. В глубине же, где таится моя реакция, все чертовски просто и до без… без… безжалостного логично. Ази — не человек, которому не хватает действия. Но внутри он действует логически, внешне — наобум. А ты снова о прежнем — сначала разберись с тем, что происходит при действиях наугад.

— Я о прежнем.

— Да хоть о чем угодно.

— Хорошо. Итак, обо всем, что связано с Эмори. Ты проводишь испытания так, а не иначе оттого, что стимуляторы чрезвычайно основательно закрепляют намечаемые тобой способы, поскольку те ведут по пути наименьшего сопротивления и настолько заструктурированы, что заставляют эндо… кринную систему в шаблонах Павлова действовать так, как их не заставила бы действовать одна только практика. На любой тест, свидетельствующий о правоте Эмори, найдется противоположный, защищающий Хауптманна-Поли.

— Хауптманн занимался социальной теорией и пытался манипулировать результатами с целью проведения собственной политики.

— Ха, а Эмори разве не занималась тем же?

Грант, сделав глубокий вдох, подмигнул:

— Эмори ведь просила. А Хауптманн мариновал подопытных до тех пор, пока те не уясняли, что именно требуется говорить. И каких результатов он добивался. А ази всегда желает угодить Старшему.

— Черт возьми, Грант, но все это можно сказать и об Эмори!

— Но Эмори оказалась права. А Хауптманн ошибался. Вот и вся разница.

— Обучающая лента влияет на работу эндокринной системы. Периодически. Прокатай мне нужную обучающую ленту — и я прыгну столько раз, сколько ты прикажешь. И частота моего пульса будет равна частоте твоего.

— Но ведь я всего лишь составитель обучающих лент. Когда я стану таким же старым, как Штрассен, я добьюсь успехов. Мне придется изучить эндокринологию. Потому-то пожилые ази с годами все больше напоминают урожденных людей. А иные и вовсе такими становятся. Вот почему со старыми ази столько хлопот. Второй отдел теперь устанет омолаживать наше сборище стариков.

Джастин испытал настоящий шок. Некоторые слова в Ресионе по общему молчаливому уговору не использовали: урожденные люди, старики, двор. Никогда не произносили «КВ», «ази», «город». Грант явно хватил лишнего.

— Посмотрим, есть ли разница, — пообещал Джастин, — в том, что именно кушала Ари Эмори на завтрак в день двенадцатилетия: белорыбицу или ветчину.

— Я не сказал, что думаю, будто проект удастся. Сказал только, что Эмори оказалась права насчет ази. Они не изобретали нас — им просто нужны были люди, и как можно быстрее. А начинать обучение лентами лучше прямо с колыбели. Мало ли что случится! Это теперь мы стали эко… экономными.