Сюзанна и Александр
Шрифт:
–– Да здравствует генерал Бонапарт!
Эти крики, сливавшиеся в общий нестройный гул, действовали мне на нервы.
–– Глупцы, – пробормотала я с презрением. – Они не видят, что в его пресловутом мире кроется зародыш войны…
Кучер соскочил с козел и подбежал к окошку.
–– Мадам! Прикажете ехать вслед за гвардией?
Я возмутилась.
–– Ещё чего! Мы не собираемся сопровождать Бонапарта. Мы едем домой.
–– Но, тётя! – пробормотал Ренцо.
–– Это не подлежит обсуждению, – отрезала я. – Бонапарт не дождётся, чтобы карета с гербом дю Шатлэ следовала в его эскорте.
С горем пополам мы освободились из объятий толпы, и кучер
Случившееся ещё раз дало мне понять, что нынешний Париж – это не мой Париж. Я совершено перестала понимать его жителей. Одному Богу известно, смогу ли я привыкнуть ко всему новому и прожить здесь до самого лета – именно такой срок мне, видимо, понадобится, чтобы уладить то, ради чего я приехала.
Мы ехали жить в отель дю Шатлэ, что на Королевской площади. Честно говоря, само это название вызывало у меня ужас. Семь лет назад именно здесь я потеряла Луи Франсуа. Теперь мне предстояло пересилить это и здесь жить. Пожалуй, только Маргарита могла бы догадаться о моих чувствах.
Уже смеркалось, когда мы подъезжали к месту, и небо – днём такое серое, свинцовое – приобрело сиреневый оттенок. Карета проехала мимо сквера, окружённого решеткой, её колёса прогрохотали под колоннами, поддерживающими арки и своды домов; так много лет назад проезжали принц Конде, Нинон де Ланкло, мадам де Лонгвилль – бывшие мои соседи…
Я приказала остановиться и вышла из кареты. Я уже видела наш дом – большой, окружённый вековыми липами, расположенный между отелями де Шолн и де Роган. Когда-то в юности, проезжая мимо, я и подумать не могла, что этот дом станет моим домом, а Александр дю Шатлэ – моим мужем.
Накрапывал дождь. Под арками зажигались фонари и вспыхивали, озарённые низким красным солнцем, трубы.
–– Здесь хорошо, – пробормотала Аврора, подходя ближе.
–– Да, – потвердила я. – Здесь хорошо.
Я пешком, перепрыгивая через лужи, подошла к дому и сильно постучала. Дверь мне открыла служанка.
–– Я слушаю вас, – сказала она сурово.
–– Я – мадам дю Шатлэ.
–– Вы приехали повидать господина Риджи?
–– Я приехала сюда жить.
Она, видимо, даже не слышала обо мне. Но я не печалилась. Сейчас я увижу брата, на которого был оставлен дом, и всё образуется.
И хотя я впервые переступила порог этого дворца и всё здесь было для меня чужим и необычным, я сказала, оборачиваясь и обращаясь к Авроре:
–– Девочка моя, мы приехали домой.
2
Первую ночь под крышей этого дома я провела без сна. Тысячи мыслей осаждали меня, бились в мозгу. Я лихорадочно садилась на постель, охваченная одной-единственной заботой: как вернуть Александра.
Я не видела его три месяца, с тех пор как переворот 18 фрюктидора заставил его вновь уехать в Англию. Это случилось внезапно и застало меня врасплох. Ещё вчера я была счастлива и уже сегодня осталась одна – именно так всё и произошло.
Мы строили столько планов, мы о многом мечтали. Умеренное большинство, пришедшее к власти в результате выборов в мае 1797 года, было в оппозиции к Директории и пыталось полностью прекратить репрессии против роялистов. Это давало нам надежду на то, что потепление будет продолжаться, что во Франции наступит мир, что мы сможем спокойно жить в Белых Липах, не опасаясь притеснений и нового террора. Но ход событий не оправдал наших надежд.
Избрание Пишегрю председателем Совета пятисот и Барбе-Марбуа – председателем Совета старейшин было открытым вызовом Директории:
Для Барраса, главного среди директоров, в сущности, важно было только это. Директорский пост – это была власть, великолепные апартаменты в Люксембургском дворце, приёмы, оргии и деньги без счёта. Мог ли с этим легко расстаться человек, прошедший через все круги ада, скользивший по лезвию ножа, коварный и дерзкий? Медлить было нельзя. И Баррас нашёл способ переиграть своих врагов: он обратился к Бонапарту. Он просил его защитить Республику от роялистов, проникших в Советы.
Сам генерал вряд ли был пламенным республиканцем, по крайней мере, диктаторские замашки в его деятельности уже давно наблюдались. Пожалуй, он в стране ввел бы единоначалие, подобное армейскому, и без особых колебаний задушил бы Республику, но он вовсе не намерен был допустить эту операцию преждевременно, а самое главное, вовсе не желал, чтобы это пошло на пользу кому-нибудь другому, кроме него самого. Поразмыслив над всем этим, Бонапарт выступил в роли спасителя Республики: он послал в Париж своего генерала Ожеро с приказом помочь Баррасу.
Ожеро, едва прибыв в Париж, заявил: “Я приехал, чтобы убить роялистов”. Баррас не медлил. 4 сентября десять тысяч солдат окружили Тюильри, где заседали Советы. Начались аресты. Директоры Карно и Бартелеми, противостоявшие Баррасу, должны были быть арестованы. Карно удалось бежать, Бартелеми схватили солдаты. Были аннулированы выборы, смещены высшие чиновники, судьи, закрыты газеты – было уничтожено всё, что представляло угрозу для власти “триумвиров”. Однако это была временная, пиррова победа казнокрадов, которая, в сущности, снова доказала, что режим исчерпал себя и может удерживаться, лишь опираясь на армию.
Священников опять обязали присягать в ненависти к королевской власти. Кто отказывался, того ссылали в Вест-Индию, на сухую гильотину, как принято было говорить. Даже частных лиц теперь принуждали пользоваться непонятным и странным республиканским календарём, к которому никто так и не смог привыкнуть. Было строго приказано всем гражданам праздновать декади, а в воскресенье работать.
В Бретань известие о перевороте пришло вечером 6 сентября. Стало ясно, что уже ночью начнутся аресты, а утром весь департамент будет наводнён синими отрядами. Надо было спешно уезжать. Александр торопливо попрощался со мной, поцеловал маленького Филиппа, оставил все дела брату и вместе с Гарибом ускакал по направлению к побережью.
Уже через сутки после его отъезда повсюду в Бретани были расклеены постановления об объявлении Александра дю Шатлэ вне закона – постановления, ранее благополучно забытые.
Я была пришиблена всем случившимся. Снова не было спокойствия в моей жизни, снова она изменилась под влиянием совершенно не зависящих от меня событий. Во мне даже проснулись суеверные опасения по отношению к осени: она всегда приносила мне несчастья. Вот и сейчас – едва пришёл сентябрь, и я снова осталась без мужа.