Сюзанна и Александр
Шрифт:
Он не ответил. Я решительно произнесла:
— Я не могу забыть, Александр. И простить тоже не могу. Я уже не та, что раньше.
Словно не слыша меня, герцог сказал:
— Ревность — это как наркотик. Я был слаб перед силой этого чувства. Я все же слишком любил себя. И сейчас… — он едва заметно усмехнулся, — не уверен, достоин ли я даже взять вас за руку.
— Почему именно сегодня вы решили сказать все это?
— Сегодня я набрался смелости признаться. Продолжать делать ошибку за ошибкой, исходя из чувства гордости, —
И совсем уже тихо он закончил:
— Я давал слово никогда не заставлять вас плакать.
У меня сжалось сердце.
— Александр, скажите мне только одно…
— Что?
— Вы не жалеете, что епископ не дал вам развода?
— Не жалею.
Сжимая мою руку, герцог произнес:
— И даже если вы не можете простить меня, я все равно прошу прощения. Мне даже ничего не хочется знать.
— Чего именно?
— Всех обстоятельств того прискорбного происшествия.
— И напрасно, — произнесла я сухо. — Если бы вы хоть раз проявили желание послушать подробности, вы бы поняли, как беспричинно было ваше ожесточение.
Я почувствовала, как напряглась его рука. Я впервые столь смело затронула вопрос, о котором даже заикаться раньше боялась. Это могло привести его в бешенство. Но, с другой стороны, мне сейчас было все равно. Я была успокоена его словами, но пустота и безразличие в душе оставались. Впервые, пожалуй, я была так безучастна и равнодушна к Александру.
— У меня что-то перегорело в душе, — произнесла я едва слышно, сама не замечая, что говорю вслух. — Но ради Филиппа мы обязаны это вытерпеть.
— Вытерпеть что?
— Наш брак…
Это слово будто упало с моих губ. Я подняла голову и погасшими глазами поглядела на Александра.
— Невероятно, — сказал он, пристально наблюдая за мной. — Когда я вел себя иначе, вы были полны жизни, а теперь, когда я попросил прощения, вы стали словно потерянная. Еще полчаса назад, обвиняя меня и говоря о дочери Эжени, вы вся пылали. Что же случилось?
— Не знаю. Может быть, мне теперь нечего добиваться.
— Сюзанна, — сказал он требовательно, — что вы чувствуете ко мне?
— Ничего.
Я сказала правду. Но он не рассердился. Усмешка тронула его губы, и он сильнее сжал мою руку.
— Такое уже было. Я не боюсь безразличия. Я завоевал вас один раз, завоюю и во второй.
— Вряд ли. Я уже не та, что прежде.
— Вы не знаете меня, дорогая.
Он не понимал. Я попыталась объяснить, сделав жест рукой:
— Александр, это все напрасно… Я уже не та, поймите. Я теперь стала взрослая. На меня мало что подействует. Я одного прошу: оставьте меня в покое.
— Хорошо, — неожиданно согласился он. — Только не сегодня. Договорились?
Я безучастно кивнула. Дождь все лил и лил… Мне было до того тоскливо, что слезы снова набежали мне на глаза и капнули прямо на руку Александра.
— Вы
— Это дождь, — возразила я несмело.
— Нет, вы плачете. Боже мой, я не могу это видеть.
Он взял в ладони мое лицо. Я отчаянно старалась не плакать. Он привлек меня к себе — нежно-нежно, как ребенка, и поцеловал сначала лоб, потом мои заплаканные глаза.
— Боже мой, — прошептал он дрогнувшим голосом. — Я же люблю вас, cara.
Он снова поцеловал меня. А мне вдруг стало так больно от воспоминаний о нашей любви, о том, что уже не вернется, о том, какая я теперь стала — безучастная и слабая, — мне стало так больно и жалко, что слезы сами полились у меня из глаз. Задыхаясь, я обвила руками шею Александра в каком-то отчаянном порыве, словно пытаясь вернуть утраченное, и наши губы встретились.
Его пальцы погружались в волосы, ласкали шею, затылок. Я полуоткрыла рот, мы принялись целоваться короткими, ласкающими, мимолетными поцелуями, одно беглое прикосновение губ сменялось другим; потом его язык мягким нажатием разжал мои зубы, и Александр прильнул к моему рту так страстно и жадно, словно хотел подчинить себе. Я, впрочем, нисколько не сопротивлялась. Этот поцелуй поддержал меня, придал сил.
— Я тоже люблю вас, — прошептала я, когда он осыпал поцелуями мою шею и плечи. — Я тогда сказала неправду… я до сих пор люблю вас.
— Не прощайте меня так быстро. Я этого не заслуживаю, — произнес он, лаская губами мое ухо.
— Я вас не простила.
Он отстранился и заглянул мне в глаза.
— Александр, — прошептала я, — я хочу уйти отсюда.
— Что за глупости, — произнес он, все еще не выпуская меня из объятий. — Я никуда не отпущу вас.
— Даже теперь, когда вы знаете, что виноваты передо мной?
Мой голос прозвучал довольно ровно, отрезвленно. Высвободившись из его объятий, я села прямо, нервно теребя оборку на платье. У меня слегка дрожали губы. Я собиралась с мыслями, а когда заговорила, то была полностью уверена, что говорю о том, чего хочу.
— Александр, мне надо уйти, — сказала я, подчеркивая слово «надо». — По многим причинам… Я устала от Белых Лип. От вас… Да-да, от вас. Мне слишком трудно с вами.
— Возможно, дальше все будет иначе, Сюзанна?
— Не знаю. Когда вам было трудно со мной, вы избавились от меня. Я хочу сделать то же самое.
Скрипнув зубами, он произнес:
— Не беспокойтесь. На днях я уеду. Вполне может быть, что до самой осени. Вы отдохнете от меня.
— Нет. Я хочу в Сент-Элуа. Я хочу уехать туда с детьми. Если… если вы действительно чувствуете хоть какую-то вину, вы позволите мне это.
— Вину я чувствую. Но разве из-за этой вины я должен лишаться Филиппа? Перед ним я ничуть не виноват.
Я не отказала себе в удовольствии язвительно сказать:
— Я — тоже. Однако я лишилась его на целых полгода.