Т-а и-та
Шрифт:
— О, ты будешь на вечере, Глаша, будешь непременно, только не плачь.
— Что такое? Что ты придумала, Никушка? Говори скорее, что? — теснятся вокруг Баян оживленные любопытством лица.
Но Ника молчит. На ее лице выражение чего-то таинственного, чего-то лукавого, а карие глаза шаловливо поблескивают.
— Да, да, mesdames! Я сделаю так, что наша Тайна будет на этом вечере. И это так же верно, как то что зовут меня Никой Баян, — говорит она весело и возбужденно. — Наверху, в дортуаре я вам изложу мой план подробнее.
— Дорогая моя, ты — героиня! — восторженно шепчет Зина
— А я предчувствую, что и влетит же нам за это «особенное» тоже особенно, дорогая моя, — в тон Зине говорит со смехом смугленький Алеко.
И вся группа «заговорщиц», поцеловав быстро утешившуюся Глашу, мчится из гостеприимной сторожки в дортуар.
Наконец-то он наступил, этот давно ожидаемый «благотворительный» вечер. В конце зала наскоро устроили эстраду, украсили ее тропическими растениями и покрыли красным сукном. За несколько дней до вечера были разосланы пригласительные билеты почетному опекуну института, всему начальству, родственникам и близким классных дам, воспитанниц и учительниц. Съехался кое-кто и из отпущенных на рождественские праздники институток, кто из любопытства, кто из желания щегольнуть нарядным «собственным» туалетом. И постепенно «средний» классный коридор наполнился разноцветными вечерними костюмами приехавших на вечер больших и маленьких воспитанниц и их родственниц, матерей, сестер.
Среди этого цветника скромными пятнами выделялись синие вицмундиры попечителя, инспектора, учителей, эконома, изящные смокинги и сюртуки статских гостей и блестящие мундиры военных. Там и сям пестро мелькают мундиры студентов, юнкеров и кадет — братьев и кузенов воспитанниц, а между ними расшитые золотом мундиры пажей.
В зале бледный худощавый тапер бойко наигрывал на рояле «на съезд» веселые мотивы модных танцев.
На площадке лестницы среднего этажа за небольшим столиком примостилась Зина Алферова, продававшая входные билеты. При ней находилась Неточка Козельская. На этот раз вечная сонливость и апатия покинули молодую девушку. Она оживилась. Краска неподдельного румянца юности бросилась на матовые щеки Неточки, и «спящая красавица» казалась в действительности красавицей.
— Пожалуйста, мне два билета. Для брата и для меня, — прозвучал сочный баритон над склоненной головкой Неты.
Она быстро подняла глаза, и взгляд ее встретился с открытыми молодыми глазами одетого в форму студента-электротехника юноши. За ним шел румяный толстенький кадетик лет пятнадцати.
— Это братья Ники Баян, — успела шепнуть Нете Зина, когда студент и кадетик еще поднимались по лестнице.
— Не можете ли вы вызвать Баян, m-lle? — как бы в подтверждение ее слов, обратился к Зине Алферовой студент.
— Нета, ступай ты, я не могу, дорогая моя, оставить кассу.
Нета быстрой, далеко не соответствующей ее обычной медлительности, походкой направляется в дортуар. Там суматоха. Мечутся по длинной комнате неодетые растерянные фигуры. Пахнет пудрой, духами, паленым волосом. Маша Лихачева взяла на себя роль парикмахера. Вооружившись горячими щипцами, она в одно мгновение преображает тщательно причесанные
Сейчас она причесывает Хризантему. Распустив роскошные белокурые косы последней, Маша завивает их нежные пряди на раскаленные щипцы и сооружает из них какую-то сложную прическу. Несколько человек со шпильками и косоплетками в руках уже ждут своей очереди.
— Ника! Баян! Где Баян, mesdames? — растерявшись кричит Козельская. — Ее братья приехали. Зовут ее вниз.
— Да что ты с неба что ли свалилась? Ника давно уже в музыкальном классе. Ее там сама Зоя Львовна одевает и причесывает, — слышатся озабоченные голоса. — А что, у вас большой сбор в кассе?
— Ах, mesdames, — говорит возбужденно Неточка, и ее красивое лицо статуи снова зажигается жизнью, — барон Гольдер целые пятьдесят рублей за билет выложил!.. Мы с Зиной так и ахнули… Зина та совсем растерялась, вскочила со стула, отвесила реверанс да как брякнет: «Дорогая моя, мерси». Это почетного-то попечителя дорогой моей назвала! Как вам нравиться? А?
— Ха-ха-ха! — смеются кругом.
— Маша! Лихачиха! Что у тебя было насыпано в кругленькой коробке? — с блуждающими глазами накидывается на миловидного парикмахера Золотая рыбка.
— Что было? Порошок зубной был. А что? — растерянно бросает ошалевший от работы парикмахер.
— Ну, вот… — безнадежно разводит руками Лида, — Это порошок, а я им щеки напудрила. Он розовый и пахло от него так вкусно. Думала — пудра. А теперь щиплет, Бог знает как.
— Смой, если щиплет — пустяки!
— Я уже два раза мыла. И так уже как сапог и лакированный, блестит вся моя физиономия.
— Вымой в третий раз. Не беда…
— Mesdam'очки, — стонет Тер-Дуярова, — нет ли какого средства от узких сапог? — и она, с видом мученицы, прихрамывая и хватаясь за встречные предметы, бродит по дортуару.
— Носи широкие, только и всего, — подает совет кто-то из товарок.
Фрейлейн Брунс выходит из комнаты. Лицо у нее праздничное. Поверх затрапезного синего мундира-платья приколот к груди кружевной бант, и черненькая бархотка словно невзначай запуталась в волосах.
— Еще не готовы? — замечает она по-немецки. — Но ведь уже поздно. Все гости, должно быть, уже собрались.
Она желает еще что-то сказать, но обрывает фразу и багрово краснеет: ей попадается на глаза художественно причесанная, вся в бараньих завитушках голова донны Севильи.
— Галкина! Was ist den das fur Frisur! [19]
— Но ведь у нас праздники, — пробует оправдаться «кажущаяся испанка», благоразумно прикрывая, однако, прическу руками.
— Убрать эти завитушки! Убрать сию минут! Это — голова овцы, а не благовоспитанной институтки! Размыть водой, напомадить помадой… Сделай, что хочешь, но чтобы я не видела больше этих вихров!.. — заявляет решительным тоном Скифка и, совершенно уничтожив бедную Ольгу, держит путь дальше.
19
Что это за завивка!