Т-а и-та
Шрифт:
— И мы бы ходили к тебе на исповедь… А ты бы варварски терзала нас за ересь и грехи… — подхватив, продолжала под общий смех Алеко.
— Не смейтесь, mesdames, не надо. Это так прекрасно молиться заодно со всеми верующими, иметь возможность утешать их, спасать их души. О, как это хорошо!
Капочка оживленными глазами обвела лица всех окружающих ее девушек. И спустя минуту она с внезапным воодушевлением подхватила снова:
— Ведь есть же женщины-адвокаты, женщины профессора, врачи… Почему бы и не быть женщинам-священникам?
— Mesdames,
— Господи, от Скифки избавились на недельку, так Ханжа таскается по пятам за нами! — вздыхает Шарадзе.
— Fi donc! [21] Какое выражение! — пожимает плечами Лулу Савикова.
— Уж молчи, пожалуйста. До выражений ли тут! — огрызается Тамара.
— Итак, вечером в клубе, когда все утихнет. Да? Согласны?
21
Фу!
— Согласны. Конечно, согласны…
— Mesdam'очки, а кто из нас понесет Таиточке приданое?
— Я!
— Я!
— И я!
— Всем нельзя. Пусть самые близкие родственники идут, — командует Ника, — мать, отец, дедушка и бабушка…
— Дорогая моя, а можно и мне, как одной из теток? — робко осведомляется Зина Алферова.
— Тогда и все тетки, если одна, — заявляют остальные.
— Тише, mesdames, тише. «Она» уже здесь.
Тихо и неслышно, как-то бочком, вползает в дортуар инспектриса.
— Опять шум, опять крики! Недурное время провождение для благовоспитанных барышень.
— Но ведь нынче еще рождественские праздники! — поднимается чей-то протестующий голос.
— Так, по-вашему, надо на праздниках шуметь! Ведь это только у… у… нетрезвых крестьян принято… — кривит губы Юлия Павловна.
Где-то сдержанно фыркают.
— У «нетрезвых крестьян». Ха-ха-ха. Она, конечно, хотела сказать — у пьяных мужиков… Лулушка, слышишь, Ханжа заразилась твоей комильфошностью, — шепчет Маша Лихачева по адресу корректной Савиковой.
— Оставьте меня ради Бога в покое, — шепотом же злится Лулу.
Все наскоро одеваются и под конвоем инспектрисы, вместо отсутствующей Брунс, идут на молитву.
Снова вечер. Давно потушен свет в дортуаре. Отдежурив чужое дежурство, совсем разбитая, инспектриса идет к себе. С подобострастной улыбкой встречает ее седовласая Капитоша:
— Слава Богу, угомонились ваши «сорванцы», барышня. Уж и денек ныне выпал!.. — говорит она, расшнуровывая ботинки своей совсем размякшей от усталости шестидесятилетней барышне.
— Ах, Капитоша, дня не дождусь, когда вернется Фрейлейн Брунс.
Капитоша с участием смотрит в пожелтевшее морщинистое лицо госпожи Гандуровой.
— А знаете ли, барышня, я должна вам кое-что сообщить.
— Что такое? — сразу подтянулась инспектриса. Да вы не волнуйтесь,
— Что приметили? Говорите скорее, Капитоша.
— Да не ладное у нас творится что-то.
— Ну?
— Приметила я, что кажинный вечер барышни выпускные по очереди в сторожку наведываются.
— Вот-вот… И я сама раз это заметила… До утреннего звонка еще ходили. Ну, я узнала причину. Они обещали, что это не повторится больше. Неужели опять? — тоскливо срывается с поблекших уст Юлии Павловны.
— Вчера и третьего дня своими глазами видала, барышня. Вошли туда, пробыли минут десять и бегом обратно.
— А кто? Кто? Вы не заметили, нет? Наверное, Баян.
— И барышня Баян, и барышня Тольская, и Лихачева, и Тер-Дуярова, и Сокольская, и все.
— Ага, отлично…
Полон значения звучит этот возглас в уютной спальне инспектрисы. Затем она снимает при помощи Капитоши свое форменное «мундирное» платье и облачается в пестрый турецкий капот и медленно, крадучись, выходит из комнаты.
В «клубе» нынче, в этот поздний январский вечер, происходит нечто совсем из ряду вон выходящее. На середину комнаты выдвинут небольшой столик, находящийся обыкновенно под одним из окон. Вокруг столика стоят принесенные из дортуара и умывальной комнаты табуреты. На них сидят Ника Баян, Тер-Дуярова, Тольская, Сокольская, Чернова, Веселовская, Алферова, Лихачева и Наташа Браун. Все лица внимательны и сосредоточены. Только Ника и смугленький Алеко не могут постичь всего значения торжественной минуты. Они то и дело хихикают, пересмеиваются, делают свои замечания Мари Веселовской. Наташа Браун пресерьезно уверила эту спокойную уравновешенную девушку, что в глазах у Марии есть какая-то сила, что-то такое, чего не объяснишь словами, но что, бесспорно, имеет какое-то скрытое значение, что она — «медиум».
Сидят девушки за столом уже около получаса, положив на край его пальцы таким образом, что конец мизинца одной прикасается к мизинцу соседки. Таким образом составлена непрерывная цепь. Вызывают «духов». В данный момент ждут появления духа поэта Надсона, по совету его ярой поклонницы Наташи Браун.
— Явись! Явись! Явись! — повторяет «невеста Надсона» — Явись — и сообщи нам, какая жизнь ждет нас там, за гранями бытия!..
— Охота ему тоже являться и тревожить себя ради каких-то девчонок! — шепотом говорит Ника.
— Я думаю, — соглашается с ней Чернова.
— Но он не может не видеть, как его здесь любят, — пылко возражает Наташа и в забывчивости начинает декламировать шепотом:
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат, Кто бы ты ни был, не падай душой…— Брось, милая, брось, лучше послушай, что за загадку я тебе скажу. Что такое: «висит зеленая и пищит?» — кричит Шарадзе.
— Лампа! — хохочет «Золотая рыбка».