Т. 14 Чужак в стране чужой
Шрифт:
А для полной радости этот красавец заявляет, что дошел до своей могучей идеи, основываясь на каких-то там его, Джубала, словах насчет того, что такое церковь и чем она должна заниматься. Ну, может, и сказал когда-нибудь что-нибудь, так если всех слушать, кто что говорит, это ж такого натворить можно…
Майкл провернул операцию быстро и чисто, любому тертому пройдохе на зависть: несколько месяцев жизни в крошечном, очень бедном сектантском колледже, степень бакалавра, присвоенная без дипломной работы по результатам экзаменов, затем принятие сана в этой вполне признанной — хотя и абсолютно идиотской — секте, докторская диссертация по
15
Honoris causa (лат.) — «по причине заслуг»; ученая степень honoris causaприсваивается без защиты диссертации.
Ну что ж, ехидно подумал Джубал, теперь этим ребятам впору покраснеть ярче их знамени. Майкл прослужил несколько недель в скромной должности помощника капеллана своей alma mater, затем разошелся со странноватой сектой во взглядах и образовал новую церковь. Обычный церковный раскол, все чисто и законно, не менее законно, чем прецедент, установленный Мартином Лютером. Одним словом — история тошнотворная, как две недели не чищенная помойка.
— Начальник! — Голос Мириам вырвал Джубала из пучины тоскливых размышлений. — К нам гости!
Он поднял голову и увидел машину, заходящую на посадку.
— Ларри, бегом, тащи ружье — я же совсем не шутил, что следующий раздолбай, который плюхнется на розы, схлопочет из обоих стволов картечью.
— Да они вроде на траву.
— Скажи им, чтобы зашли еще раз, — вот тут-то я и вмажу.
— Так это же Бен Какстон.
— А и правда. Привет, Бен. Что будешь пить?
— Совращаешь малолетних? Вот возьму и ничего пить не буду. Джубал, мне нужно с тобой поговорить.
— Что ты и делаешь. Доркас, стакан теплого молока нашему гостю, он нездоров.
— Только поменьше соды, — вмешался Бен. — И надои его из бутылки с тремя звездочками. Джубал, у меня сугубо личное дело.
— Ладно, пошли в кабинет, хотя от этих девулечек вряд ли что утаишь. Если ты умеешь — поделись своим методом со мной.
После того как Бен тепло (и — в трех случаях — антисанитарно) поздоровался со всеми членами семьи, они с Джубалом удалились наверх.
— Кой черт? — удивленно остановился героический борец за свободу слова. — Никак я заблудился?
— А, ты же не видел еще новый флигель. Внизу — две спальни и еще одна ванная, а наверху — моя галерея.
— Да, статуев у тебя, как на хорошем кладбище.
— Фу, Бен, какие слова! «Статуи» — это безвременно почившие государственные деятели, а здесь у меня скульптуры. Ты слыхал такое слово? Скульп-ту-ры. И будь добр говорить
— Ну… вот этот кошмар я уже видел, а остальной-то хлам, откуда он у тебя?
— Не слушай, пожалуйста, ma petite chere, — печально улыбнулся Джубал. — Этот человек — варвар и ровно ничего ни в чем не смыслит.
Он положил руку на изборожденную морщинами щеку Прекрасной оружейницы, затем нежно потрогал пустую, усохшую грудь.
— Я понимаю, каково тебе сейчас, но ты уж потерпи, осталось совсем немного.
— Бен. — Галантный рыцарь повернулся к Какстону. — Придется, пожалуй, преподать тебе небольшой урок, как смотреть на скульптуру. Ты был груб с дамой — а я такого не потерплю.
— Чего? Что за чушь, Джубал, это ты хамишь дамам — самым настоящим, живым, — и по сто раз на дню.
— Энн! — заорал Джубал. — Накинь свой балахон — и наверх!
— С той старушкой, которая для этой штуки позировала, я не позволил бы себе ни одного дурного слова — и ты это прекрасно знаешь. А вот как такой, с позволения сказать, художник набрался наглости выставить голышом чью-то прабабушку — этого я не понимаю и не пойму никогда. Да и ты-то сам — ну зачем тебе, спрашивается, такое страшилище?
В дверях появилась Энн в полном боевом обмундировании.
— Вот ты, Энн, скажи, — повернулся к ней Джубал. — Грубил я тебе когда-нибудь? Тебе, а равно и прочим девицам.
— Ваш вопрос связан не с фактами, а с их оценкой.
— Ну да, конечно. Валяй собственное свое мнение, мы же не в суде.
— Ты никогда не грубил ни одной из нас.
— Видела ты когда-нибудь, чтобы я был груб с дамой?
— Я наблюдала, как ты допускал преднамеренные грубости по отношению к женщине. Я никогда не видела, чтобы ты грубил даме.
— Что опять-таки зависит от твоей личной оценки. А что ты скажешь об этой бронзе?
Энн взглянула на прославленный шедевр Родена.
— Увидев ее впервые, я подумала, что это ужас. Но затем я пришла к мнению, что это, возможно, самое прекрасное произведение искусства, какое я знаю.
— Спасибо. Это все.
— Ну, так что, Бен, желаешь поспорить? — поинтересовался Джубал, когда за Энн закрылась дверь.
— Спорить с Энн? Нашел дурака. Но все равно я этого не грокаю.
— Слушай тогда внимательно. Хорошенькую девушку заметит каждый, как ты верно выражаешься, дурак. Художник может посмотреть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она станет к старости. Художник получше способен увидеть в старухе хорошенькую девушку, которой она была много лет назад. А великий художник может посмотреть на старуху, изобразить ее в точности такой, какая она есть, — и заставить зрителя увидеть ту, прошлую, хорошенькую девушку. Более того, он может заставить любого, у кого есть чувствительность хотя бы на уровне носорога, увидеть, что эта очаровательная юная девушка все еще жива, она только заперта в темницу дряхлого, умирающего тела {77} . Он заставит тебя прочувствовать ту негромкую, старую как мир и такую же бесконечную трагедию, что каждая рожденная на Земле девушка на всю свою жизнь остается восемнадцатилетней — что бы там ни делало с ней безжалостное время. Посмотри на нее, Бен. Для нас с тобой старение значит не слишком-то много, а для них старость — трагедия. Посмотри на нее.