Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт
Шрифт:
Ни шагу дальше, девочка с обнаженными руками! Я сам подойду к вам! Кто-то притаился в боярышнике и может нас услышать.
Это тот, кто вышел из яйца, подобно Тиндариду{147}. Я припоминаю, что мне об этом как-то долгими вечерами рассказывала моя простодушная мать. Искатель змеиных яиц, сам рожденный змеей. Я боюсь этих старых воспоминаний.
Ничего не бойся, девочка с обнаженными руками!
Останься со мной.
Оставьте меня, уходите; счастливы познавшие взаимную любовь, но я не люблю вас. Вы меня путаете. Впрочем, не отчаивайся, поэт. Послушай, вот моя лучшая присказка: уходи-ка!
Увы мне! Увы! Снова уходить, идти до стойбища океанских волн через кустарники, ельники, сквозь торфяники, грязь, пыль, минуя леса, поля, сады и блаженные парки.
Уходи. Уходи-ка подальше от моих волос, от их аромата Античности, потому что ты принадлежишь мне.
И Крониаманталь ушел, не обернувшись, — еще долго можно было видеть его среди ветвей, — а потом, когда он исчез, еще долго был слышен его затихающий голос.
Путник без палки, паломник без посоха и поэт без чернильницы, я самый бессильный из людей; у меня больше ничего нет, и я ничего не знаю…
Тристуз Балеринетт гляделась в речные воды, и голос Крониаманталя больше не доходил до нее.
В прежние времена монахи выкорчевали Мальвернский лес.
Солнце медленно склоняется к горизонту, и, благословляя тебя, Господь, мы идем в монастырь на ночлег, чтобы на заре вновь приняться за работу в лесу.
Каждый день, каждый день обезумевшие птицы видят, взлетая, как расплющиваются их гнезда и бьются их яйца, покуда деревья рушатся наземь, всплескивая ветвями.
Счастливый миг, когда в сумерках мальчишки и девчонки приходят резвиться в траве. О эти поцелуи, которым хочется упасть, словно переспелым фруктам, словно яйцам, которые вот-вот снесут! Посмотрите, посмотрите же, как они танцуют, балуются, ходят друг за дружкой и поют от заката до зари, что стала им светлой сестрой.
Я
(далеко в прошлом, около Мальвернского леса, незадолго до прохода монахов)
Ветра расступаются передо мной, рушатся леса, чтобы стать широкой дорогой, то тут, то там усеянной падалью. С некоторого времени путешественники стали встречать слишком много падали, болтливой падали.
Я не хочу больше работать, я хочу мечтать и молиться.
Монах улегся прямо на дороге, обсаженной ивами цвета тумана, и повернулся лицом к небу.
Пришла ночь, а с ней лунный свет. Крониаманталь увидел монахов, склонившихся над равнодушным телом их собрата. А потом он услышал легкий стон, слабый крик, поглощенный последним вздохом. Друг за другом монахи медленно прошли перед Крониаманталем, спрятавшимся в ивовых зарослях.
Я бы хотел, чтобы этот человек заплутал среди призраков, парящих между берез. Но он бежит к будущему, он уже там.
Далекое хлопанье дверей переходит в шум идущего поезда. Между огромными потрескавшимися камнями — широкая просека, заросшая травой и заваленная стволами. Самоубийство жизни. Тропинка, по которой пробегают люди. Они неустанны. Подземелья, где воздух наполнен смрадом. Трупы. Голоса зовут Крониаманталя. Он бежит, он бежит, он спускается.
Тристуз прогуливалась в прекрасном лесу и размышляла.
У меня на сердце грустно без тебя, Крониаманталь. Я любила тебя, сама того не зная. Всё в зелени. Всё в зелени над моей головой и у меня под ногами. Я потеряла того, кого любила. Мне придется искать там и сям, то тут, то там. И среди всех, среди многих, конечно, найдется тот, кто мне понравится.
Вернувшийся из прошлого Крониаманталь восклицает, вновь увидев родник, но еще не замечая Тристуз.
Божество! Каково ты? В чем твоя вечная форма?
Вот он, самый прекрасный из всех, что были и есть на свете… Слушай, поэт, отныне я принадлежу тебе.
Не глядя на Тристуз, Крониаманталь склонился над источником.
Люблю родники, вот прекрасный символ вечности, когда он не иссякает. Этот не высох. И я ищу божество, я надеюсь на его бессмертие. А источник мой не высох.