т.2. Проза и драматургия
Шрифт:
— Слушаю! — с готовностью сказал Санек.
— Ты, когда антиобледенительную жидкость пил с корешами, предполагал такой вариант, что мы из-за того упадем?
— Нет, товарищ командир.
Санек ясно и прямо смотрел на Калача. Руки держал по швам. Желал одного — чтоб раскричался командир, ударил бы. Ударит — гнев сойдет. Ударит — потом пожалеет. Но командир говорил спокойно. Вот что было страшно.
— Ну, все-таки мог себе представить — я не верю, что не мог, ты ж ведь не дитя грудное, — мог представить, что мы из-за этого упадем? И, не дай Бог, над чистой водой. Ведь такой случай мог произойти! И еще может произойти —
— Ну да… — нерешительно сказал Санек.
— Ну вот представь: машина падает в воду. Три метра до поверхности, полтора, ноль. Что бы ты делал в таком случае? Пытался бы спастись?
— Я, как все.
— Все пытались бы спастись.
— Ну и я.
— Правильно. Поэтому я тебе предоставляю такую возможность.
— Какую?
— Спастись. Ведь мы не упали случаем. Представь себе такой счастливый вариант: все погибли, а ты спасся. Шустрее всех оказался. Чтобы избавить тебя от страха за свою жизнь, оставлю я тебя здесь. У нас впереди опасный полет. Считай, что мы уже на том свете, а тебе повезло. Не могу я брать в опасное дело такого жизнелюбца, как ты. Погуляй здесь, провентилируйся. Жизнь свою дальнейшую раскинь. А я не могу идти в полет с таким подлецом вместе. И молись за меня. Прилечу — будешь жить. Разобьемся — так подлецом и подохнешь!
Калач повернулся к Николаю Федоровичу, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
— Товарищ командир…
Санек чуть не упал на колени, чуть не заплакал, потому что понял, что все, что сказал Калач, правда и все это сейчас будет выполнено. Вертолет улетит, а он останется здесь, около этого болотца, один, без всего, только молнию канадки застегнет до упора. И на сотни миль — ни одной живой души. В сердце у Санька надрывно и сразу заиграл какой-то трагический гитарист, ударяя пятью пальцами по струнам раздрызганной гитары и выкрикивая: «Вагончик тронеца, вагончик тронеца, вагончик тро-неца, вагончик тро-о-о-неца — пер-р-он о-ста-неца!!!»
— Вы не имеете права! — сказал неожиданно Санек, тревожно сам же и выслушав свою речь.
Услыхав о правах, командир вскипел.
— Права? Да тебе ли о правах разговаривать? Ты ж убийца! Ты же всех нас хотел убить! Меня, Николая Федоровича, Яновера, Юзика… Ты к каждому подошел с пистолетом и стрельнул… Да, кстати…
Калач расстегнул канадку и достал большой черный пистолет с деревянной ручкой. Увидав пистолет, Бомбовоз бросил заниматься хламом, подбежал полюбопытствовать. Это был знаменитый «кольт» Калача, о котором все слышали, но немногие его видели.
— Вот твоя гарантия на жизнь, — сказал Калач и протянул «кольт» Саньку. Тот взял ватными руками. — За тобой не прилечу, за машиной этой прилечу. Если придет медведь — в нашей жизни всякое бывает, — стреляй ему в голову, меть в глаз.
— Они нападают, знаешь, как? — сказал Николай Федорович. — Боком так идет, вроде не к тебе, а потом прыгает, до десяти — двенадцати метров прыжок имеют. Вот такое дело.
— С третьего раза убьешь, — добавил Калач, — значит, родился под счастливой звездой. Но, кажется, ты под ней не родился, потому что из полярной авиации ты уже считай, что списан, а на Большой земле будет тебе суд.
С востока потянуло, не сильно, но ровно. Калач застегнул канадку. Лопасти начинали помахивать под ветром. Совершенно черное море шиферно рябилось между серых льдов. Открылся ближний склон, покрытые розовыми бактериями
— Ну-кка, ррукки вверх, сволочи! — закричал, срываясь, Санек, выбросив на вытянутой руке перед собой пистолет. — Сейчас перестреляю-перережу!
Калач, поставивший было ногу на ступеньку вертолета, неспешно подошел к Саньку и сильно сбоку ударил его по уху. Шлем слетел с Санька, он упал, болотце хлюпнуло под ним.
— А скажут на меня, — хмуро сказал Бомбовоз.
— Я машину подстрелю! — закричал, лежа в болоте, Санек.
Все пошли к вертолету. Калач залез в кабину и удобнее устраивался на сиденье, Николай Федорович последний раз глянул на погоду и исчез. Бомбовоз печально взглянул на Санька, валявшегося все в болоте с пистолетом в руке, и сказал:
— Хоть свидетели есть, что не я тебя ударил. Да и сам подтвердишь.
И с сожалением закрыл дверцу. Калач включил зажигание, двигатель чихнул, выпустил из выхлопных труб, как из ноздрей, два черных клуба дыма, лопасти медленно завертелись. Санек вскочил, подбежал к машине, стал колотить рукояткой по железу у самых ног Калача.
Вертолет ревел, концы лопастей рвали воздух со сверхзвуковой скоростью. Санек поднял воротник, потом согнулся, потом побежал от вертолета, от ужасного ветра. Калач взял ручку на себя — это хорошо было видно, потому что он всегда летал с открытой дверцей, — и, не глядя на своего оставленного на пустом острове радиста, через секунду исчез в тумане, взлетев почти вертикально. Некоторое время из тумана доносился ослабевающий рев двигателя, потом все стихло. Санек шмыгнул носом, почему-то тщательно осмотрел следы от вертолетных шасси, которые потихоньку затягивало снизу водой, и сел на камень. Он решил ждать здесь, потому что, как он был твердо убежден, Калач должен сесть именно здесь. Ни метра в сторону.
«А хорошо мы провели время, будет что вспомнить!» — подумал он, вспомнил Зорьку, ребят с «Хабарова», и сразу полегчало на душе. Санек закурил сигаретку «Аврора» и смачно плюнул в болотце. Не такой он парень, чтобы пропасть!
Эта проклятая формула Бернулли!
Калач набрал было высоту, потом, мрачно убедившись, что машина все равно обледеневает, снизился до пятнадцати метров и летел над самым океаном, по границе черного тумана, прижавшего ясный день к этим льдам до толщины конверта. По крайней мере в случае вынужденной посадки будет видно, куда, на какую льдину дотягивать, чтобы хоть колесами не плюхнуться в разводье или при спешке не угодить на только что образовавшийся, с папиросную бумагу, лед.
— Миша, — сказал по внутренней связи Николай Федорович, — ты не очень увлекайся, как бы нам на айсберг не напороться. Прибери метра четыре-пять.
— Вообще в такую погоду не летают, — ответил командир. — Это нелетная погода для вертолетов… некому даже пожаловаться, черт возьми!
— Любое доброе дело да не останется безнаказанным! — усмехнулся штурман.
Машина попала в полосу снегового заряда. Калач включил дворники. Снег бил в фонарь сплошными трассирующими очередями.