Шрифт:
— А в Петербурге куда, барин? Он большой.
— К Достоевскому, — ответил Т. решительно.
— Достоевскому? — удивился мужик. — Шутить изволите, барин. Достоевский уж сколько лет как померли.
— Врёшь…
— Вот те крест, барин.
— Тогда в гостиницу. В самую лучшую, на Невский.
— Сделаем.
«Однако, какой-то слишком удобный и вежливый мужик, — думал Т., засыпая. — Словно он последние десять лет каждый день выезжает на дорогу в надежде подобрать барина, только что переправившегося через Стикс. Верно, толстовец… Впрочем, в русском человеке всегда есть тайна, так почему
ЧАСТЬ 2
УДАР ИМПЕРАТОРА
XVI
Ариэль стоял у большой белой тумбы с какими-то чёрными рукоятками и жарил яичницу на сковородке, под которой пылало ожерелье из весёлых голубых огоньков. На нём было исподнее фиолетового цвета и стёртые кожаные шлёпанцы.
Т. стоял у него за спиной. Он не знал, где находится, но понимал, что быть здесь ему не положено и Ариэль сердится на него за незваный визит. В таких обстоятельствах почти не оставалось надежды тронуть демиурга за живое, но выбора не было, поэтому Т. говорил горячо и искренне, не выбирая выражений:
— Да вы хоть представляете себе, какая это мука — знать и помнить, что ты живёшь, страдаешь, мучаешься с той единственно целью, чтобы выводок тёмных гнид мог заработать себе денег? Быть мыслящим, всё понимать, всё видеть — и только для того, чтобы существо вроде вас могло набить мошну…
— Вот вы как, — не оборачиваясь, качнул головой Ариэль. — Ну, спасибо.
Некоторое время стояла тишина, нарушаемая только шипением жира на сковородке. Потом Т. пробормотал:
— Извините, я сорвался. Не следовало этого говорить.
Ариэль примирительно кивнул.
— Конечно, не следовало, — сказал он. — Вы-то хоть правду про себя знаете. А другие совсем ничего не соображают. Ныряют с мостов, скачут на лошадях, раскрывают преступления, взламывают сейфы, отдаются прекрасным незнакомцам, свергают королей, борются с добром и злом — и всё без малейшего проблеска сознания. Вот, говорят, у Достоевского характеры, глубина образов. Какие к чёрту характеры? Разве может быть психологическая глубина в персонаже, который даже не догадывается, что он герой полицейского романа? Если он такой простой вещи про себя не понимает, кому тогда нужны его мысли о морали, нравственности, суде божьем и человеческой истории?
— Он хотя бы не страдает, как я.
— Согласен, граф, — сказал Ариэль. — Ваше положение двусмысленно и трагично — но вы его понимаете! Потому понимаете, что я дал вам такую возможность. А у других её нет. Вспомните-ка Кнопфа. В высшей степени порядочный человек. А ничего не понял, хоть вы ему полдня объясняли. До сих пор его жалко.
— Безысходность, — прошептал Т.
— А вы думаете, мне лучше? — усмехнулся Ариэль. — Я ведь вам постоянно твержу — я от вас ничем не отличаюсь. Вот только у вас жизнь интересная, а у меня нет.
— Мне отчего-то кажется, — отозвался Т., — что вы со мной лукавите, когда это говорите. Вы свободный человек, можете, если всё надоест, сесть
— Свобода воли? — хмыкнул Ариэль. — Да бросьте. Это такая же тупая церковная догма, как то, что Солнце — центр вселенной. Свободы воли нет ни у кого, наука это тихо и незаметно доказала.
— Каким образом?
— Да вот таким. Вы что думаете, у настоящего человека — у меня, или там у Митеньки — есть личность, которая принимает решения? Это в прошлом веке так считали. В действительности человеческие решения вырабатываются в таких тёмных углах мозга, куда никакая наука не может заглянуть, и принимаются они механически и бессознательно, как в промышленном роботе, который мерит расстояния и сверлит дырки. А то, что называется «человеческой личностью», просто ставит на этих решениях свою печать со словом «утверждаю». Причём ставит на всех без исключения.
— Не вполне понимаю, — сказал Т.
— Ну смотрите, — ответил Ариэль. — Вот, допустим, ожиревшая женщина решает никогда больше не есть сладкого, а через час проглатывает коробку шоколада — и всё это она сама решила! Просто передумала. Осуществила свободу воли. На самом деле какие-то реле перещелкнулись, зашёл в голову другой посетитель, и всё. А эта ваша «личность», как японский император, всё утвердила, потому что не утверди она происходящее хоть один раз, и выяснится, что она вообще ничего не решает. Поэтому у нас полстраны с утра бросает пить, а в обед уже стоит за пивом — и никто не мучится раздвоением личности, просто у всех такая богатая внутренняя жизнь. Вот и вся свобода воли. Вы что, хотите быть лучше своих создателей?
— Куда мне с вами спорить, — тихо сказал Т. — Я ведь просто кукла. Совсем как этот чёрный паяц, с которым я беседовал у цыган… Собственно, вы и не возражаете. Вы просто говорите, что и вы тоже кукла.
— Правильно, — согласился Ариэль. — Но здесь не должно быть повода для отчаяния. Мы марионетки, и все наши действия можно свести к голой механике. Но никто не способен просчитать эту механику до конца, настолько она сложна и запутана. Поэтому, хоть каждый из нас по большому счёту есть механическая кукла, никому не известно, какое коленце она выкинет в следующую секунду.
— Вот видите, — сказал Т. — Вы хотя бы можете выкидывать коленца.
— Батенька, да разве эти коленца мои собственные?
— А чьи же?
— Ну подумайте. Вот если вам, к примеру, захотелось Аксинью — разве можно сказать, что это ваш собственный каприз? Просто Митенька заступил на вахту. Ну а если мне захотелось взять кредит под двенадцать процентов годовых и купить на него восьмую «Мазду», чтобы стоять потом в вонючей пробке и глядеть на щит с рекламой девятой «Мазды», это разве моя прихоть? — Ариэль выделил интонацией слово «моя». — Разница исключительно в том, что вас имеет один Митенька, а меня — сразу десять жуликов из трёх контор по промыванию мозгов. И при этом они вовсе не злодеи, а такие же точно механические куклы, и любого из них окружающий мир наклоняет каждый день с тем же угнетающим равнодушием.