Та еще злючка
Шрифт:
Думаю, ежу понятно, что я ухожу в школу в семь утра и возвращаюсь в девять, а то и десять вечера.
И, конечно, чисто теоретически, я могу пойти в клуб. Но при условии, что меня на руках туда отнесут и где-нибудь в уголочке складируют.
А, да! Еще и к занятиям на завтра подготовят неведомыми путями!
Так что вот такой у нас замкнутый круг получается.
Я – вся в работе, детях и уроках.
Натик – вся в отчетах, сверках и переписках. И да, еще теперь в мечтаниях о большой и светлой любви, как выясняется.
И
Я беру с племяшки честное слово, что она заглянет хотя бы в один обучающий тренинг, и выхожу.
На улице уже темно, октябрь радует холодными ночами.
У меня завтра шесть уроков, а потом кружок. И вечером родительское собрание. Сначала – общешкольное, а потом уже и классное.
И мне ужасно, просто ужасно не хочется его проводить. Потому что класс мне достался веселый, новый. Восьмой «Г». У них классный руководитель уволилась прямо перед началом учебного года.
Я вспоминаю глаза завуча, когда она с безумным лицом примчалась к ничего не подозревающей мне в кабинет и силой всучила этот роскошный подарок.
Это было прямо перед педагогическим собранием, я только вышла с отпуска и была еще немного расслаблена. Не успела собраться и отразить удар, короче говоря.
Вот и получила проблемы.
Нет, так-то они – чудные дети. На моих уроках – лапочки. А вот на других… Охохо…
Я быстро иду по темной улице в сторону остановки, прикидывая по привычке миллион дел одновременно, которые мне необходимо будет сделать завтра, и задумываюсь настолько, что влетаю во что-то темное, какую-то железяку, большую и странную, растопырившуюся на тротуаре.
– Ох, мамочки!
Не удержавшись на ногах, я лечу вперед, прямо в черную осеннюю листву, и встаю возле железяки на четвереньки.
– Не так сказала, тетя! – веселый голос надо мной заставил замереть в нелепой позе, – надо «Чйорт побъерри».
Не успеваю придумать, что ответить остроумному комментатору, и чувствую, как меня хватают за талию и резко поднимают вверх, извлекая из грязи.
Взвизгиваю, когда, словно куклу, вертят, разворачивают, твердо устанавливая на асфальте.
Пытаюсь вырваться, но не могу. Крепко держит.
В голове в этот момент неуместно проносится: «Если у него черные волосы и хищный изгиб сексуальных губ…»
И сразу же пробивает на смех. Нет, не на смех. На дикий ржач, как сказали бы мои чудесные ученики.
Я какое-то время держусь, бессмысленно уставившись в широкую (о черт, широкую, крепкую, мускулистую… Какие там еще эпитеты были в этом романе?) грудь мужчины, но потом, после истерических мыслей о красочных определениях слова «грудь», все же не выдерживаю.
И смеюсь.
А, нет.
Ржу.
До слез. До истерики.
– Да ё-моё…
Мужчина начинает осторожно ощупывать меня, я снова дергаюсь, не переставая смеяться, но потом понимаю,
И я бы объяснила ему, что это не так. Честно, объяснила бы. Если б с могла хоть слово выдавить.
Пока я пытаюсь утихомирить истерику, он добирается до лица, приподнимает за подбородок, я успеваю заметить, что пальцы у него не татуированные, а жаль, так был бы полный комплект, и это тоже смешно.
А затем я вижу его глаза. И они не темные, не обжигающие и не властные.
Нет.
Они – просто нереальные. Нереально красивые. Разве так бывает? Разве бывают у мужчины такие глаза? Вот такие?
Вера, ты – учитель русского языка и литературы, куда подевались твои определения?
Он смотрит внимательно, немного озабоченно, оглядывает мое улыбающееся лицо, потеки слез от смеха на щеках, и в глубине его глаз тоже еще не отгоревшие, не погасшие смешинки.
И мимические морщинки, лучиками разбегающиеся, указывают на то, что этот человек смеется часто и охотно.
Я перевожу взгляд на его губы. Твердо очерченные, сжатые.
И нет, хищного изгиба не наблюдается.
Но я вообще не испытываю сожалений по этому поводу.
Мне кажется, проходит уже много времени, с тех пор, как он поднял меня, и мы все стоим, смотрим друг на друга.
Я успеваю успокоиться и только иногда всхлипываю от смеха.
А он… Неожиданно улыбается и подмигивает:
– Промахнулся я с тобой. Ты – не тетя!
– Ну спасибо на добром слове, – опять улыбаюсь я и веду головой, чтоб выбраться из захвата сильных пальцев. Думаю, не менее сильных, чем у того хищного красавца из романа.
Так, стоп, Вера! Не ржать! Только не ржать!
Он убирает руку, но отпускать меня не собирается, кладет ладони на плечи. Довольно бесцеремонно. Я бы даже сказала, интимно.
– Ну что, как ты здесь оказалась? И почему под ноги не смотришь?
Я сначала хочу сказать ему, что мы не настолько знакомы, чтоб быть на «ты», но потом решаю, что это все – несущественные мелочи, и мне нужно быть гибче. В конце концов, он меня из грязи вытащил.
Я, вспомнив о том, как упиралась руками в землю, торопливо осматриваю себя и с огорчением убеждаюсь, что перчаткам пришел конец. Так жаль. Я их и двух лет не относила…
– Ничего, новые купишь. Главное, что цела, – философски говорит мужчина.
– Да, конечно… Что это такое вообще?
Я смотрю на груду железа, которая при ближайшем рассмотрении оказывается мотоциклом. Большим. Абсолютно черным. У него большой багажник, и, после приглядывания, видна бита, притороченная сбоку. Все это черное. Бррр…
Неудивительно, что я его не заметила в осенней мути.
– Это байк, – информирует мужчина.
– Ваш?
– Мой.
– А почему он на тротуаре?