Та сторона
Шрифт:
9
Дребезжащий грохот колес мчал меня за пределы города. Я смотрел на быстро сменяющие друг друга пейзажи и беспрестанно думал о Кейт и Дядюшке Генри. Сможет ли он сделать то, что мне требуется, или я снова попал впросак? За холмами выступали первые лучи рассветного солнца, что знаменовали рождение дня, а я не спал уже суток трое и решил примоститься ко сну именно здесь. В вагоне было немного людей – несколько пожилых дамочек в сопровождении хромых кавалеров, семейная пара с щенком, который все время вилял своим хвостом и даже не лаял, а забавно пищал, и несколько моих сверстников. Напротив меня села девушка в строгих очках и острым носом, я взглянул на нее и почувствовал теплое дуновение ветра.
В следующую секунду
Боявшись проспать остановку, я встрепенулся и заставил себя открыть глаза. Произошедшие изменения слегка потревожили меня. Грохот колес исчез, визгливый лай прекратился. Я сидел в пустом вагоне и не мог вспомнить лица той девушки, что сидела напротив. Не знаю, что все-таки стряслось (может, я просто повредил роговицы глаз), однако я не различал цветов и смотрел на все вокруг, словно через глухо тонированные солнечные очки. Поезд продолжал нестись – об этом твердил пейзаж, но точно сказать ночь на дворе или день я бы не осмелился. Что больше поразило меня, так это отсутствие звука. Ничего не тревожило мои ушные раковины. «Класс, – подумал я, – помимо того, что стал дальтоником, еще и оглох».
Я осматривал вагон, совсем не двигаясь, уж больно слабым я был, но картинка не перемещалась в такт движению моих зрачков, она будто тянулась якорем вслед за мной – медленно, заторможено. В какую бы сторону я не смотрел, в моих глазах плавно скользил бесцветный вагон, останавливаясь лишь тогда, когда то, что я вижу, начинало соответствовать тому, что я должен видеть.
Мне стоило этого ожидать. Мое дыхание внезапно стало тяжелым, будто та же самая кошечка Кейт сдавила мне грудь. Громкость в моих ушах начала восстанавливаться, но я все также находился в вакууме, и звуки лишь растворялись в воздухе, словно брошенная в воду таблетка. Я попытался сконцентрировать внимание на своем туловище. Я чувствовал ноги, руки, чувствовал каждый палец, но силясь сделать хотя бы слабое движение, не мог даже слегка его напрячь. Мной завладело смятение – не животный страх, а смятение, – ведь я не знал чего ожидать в этом приступе. Всем моим телом стали мои глаза. Каким же маленьким и ничтожным я стал, совсем как выброшенный на сушу моллюск.
Предвкушая предстоящий ужас, я попытался представить лицо того, кто с минуты на минуту должен появиться передо мной. Я не знал когда его ожидать, но я знал, что ни за что не угадаю этот момент. Вдруг, по сидениям пробежала тень, и не одна, их было множество. Они догоняли друг друга, перемешивались в танце калейдоскопа и останавливались, глядя на меня, впивая разъяренные зрачки в мою сдавленную грудь. Так себя чувствует тот, кто обречен на смертную казнь. Окруженный сотнями радостных зрителей, он проклинает палача и боится смерти, но заточенная гильотина царит над его затылком, а руки и ноги скованны. Они смотрели на меня, не имеющие обличия, серые тени, вонзающие холодные клыки в мои запястья. Я совершал усилия посмотреть назад, в лицо, прямо сейчас нависшее надо мной, но мои ржавые, заледеневшие позвонки не позволяли мне этого. Тени, эти безмолвные серые тени…
На меня нахлынули воспоминания. Какие-то платоновские изречения. Я вспомнил о двух мирах, вспомнил про аналогию пещеры, о которой говорила Кейт. Я не был удивлен, но глубоко задумался. В этот раз мне не было страшно, одна интрига кружила надо мной. Где-то
В одно мгновенье вагон скрутился трубочку. Дальняя дверь сдавилась и начала втягивать все то, что окружало меня. Весь мир превратился в точку – в одну лишь точку в дальнем конце вагона, куда притягивалось все живое и неживое. Туда летели тени окружавших меня существ, туда летели окна, сидения и я сам. Однако ничего рушилось, не отделялось друг от друга. Вещи растягивались как резинка, скручивались спиралью и неслись. Я не чувствовал хода времени, не чувствовал ничего, и отсутствие возможности двигаться казалось мне нормальным. Весь вагон вытянулся в длинную спиралевидную трубу и, как воронка всасывает воду, дальняя дверь всасывала вагон, уже утративший рациональный вид. Он превратился в месиво… Нет, не в месиво, он превратился в кашу всевозможной материи и всевозможных видов ее деформации, и в ту секунду, когда я упал в ту самую дверь, я снова оказался в том же самом вагоне, который снова приобрел привычный вид. Девушка, сидевшая напротив меня, посмотрела на меня так, словно я умалишенный, а щенок, высунув язык, любопытно таращился на моё лицо.
Я глубоко вдохнул и сглотнул слюну. Сжимая кулаки и крутя головой, я разглядывал пальцы и радовался возможности двигаться. С этой секунды я уже не боялся. Вагон нес меня навстречу неизвестности и мне до жути хотелось в нее окунуться. Однако что меня ждет? Я не знаю ни черта, но от этого лишь сильнее пьянили меня мысли!
10
Лондонский пригород разросся за те годы, которые я не посещал его. Фешенебельные коттеджи громоздились один за другим, и мне нравился этот маленький светский мир. За черными трубами, пронзающими небо, отхаркивающими едкий дым в его атмосферу, раскинулись трущобы местных работяг, людей согнутых, искалеченных, но еще живых, а за постройками людей знатных, тех, что славились лоском своих дворов, находились дома поменьше, а за ними еще поменьше, еще и еще, пока не превращались в руины, развалины прошлого. Именно в одном из таких кварталов я отыскал старуху Клеменсе три года тому назад, и в один из таких кварталов мне нужно было идти за Дядюшкой Генри.
Черный кот по-прежнему шел за мной, пристроившись к левой ноге. Дать ему имя я не решался, неизвестно, что это за нечисть вообще. Проходя мимо презентабельных и помпезных домов, я не мог не замечтаться о том будущем, что ждет меня впереди. Видите ли, для тех, кто молод, красота жизни – дело будущего. Пока ты молод ты не живёшь, а только лишь планируешь жить; прикидываешь варианты различных событий, приведших тебя к тому собирательному образу, которым однажды станешь ты сам. В грезах проходили минуты, складываясь в часы. После всего того, с чем мне пришлось столкнуться, я хотел покончить с этими делами до наступления сумерек. Не хватало мне бродить по этим улицам в потемках, чтобы моя бурная фантазия навыдумывала еще сотни причин не выходить из дома.
На моем пути трехэтажные коттеджи становились двухэтажными, старела отделка домов, загрязнялись улицы. Сначала уменьшалось количество этажей и площадь построек, затем начали попадаться и вовсе покинутые дома. Тишина прокрадывалась сквозь стены, и запах гнили ударился в мою голову. По улицам забродили пьяные, шатающиеся люди. Когда худощавые дети в оборванных тряпках на теле начали впивать в меня зрачки, я понял, что наконец добрался. Я остановился возле низенького дома, от которого до сих пор веяло жизнью (не знаю как это объяснить) и постучался: