Табак

Димов Димитр

– Значит, колесо завертелось вовсю?

– Даже трудно было ожидать, что оно завертится так быстро!

Костова передернуло. Он закурил сигарету, но тут же воткнул ее в песок. Это была уже десятая сигарета с утра, а ему было запрещено курить. Фон Гайер плохо понимал по-болгарски, но бдительно прислушивался к колкому разговору.

– Всюду война! – заметил он с неуклюжим немецким юмором, когда Костов и Ирина умолкли.

– Вы правы!.. – подтвердила Ирина. – Табачная атмосфера отравляет все вокруг.

Эксперт посмотрел на них с удивлением. Он еще не остыл и хотел было снова начать атаку, но этому

помешал приход Зары и Лихтенфельда. Их встретили с неудовольствием. Ирина собралась уходить. Барон потягивался па песке, подставляя солнцу свое тощее и не очень ладное тело (ноги у пего были слишком длинные, а бедра плоские), а Зара стояла выпрямившись, чтобы поразить публику новым купальным костюмом. Покрасовавшись и пощебетав на трех европейских языках (чтобы все узнали, как бегло она говорит на них), Зара уселась на песке между фон Гайером и Лихтенфельдом. У нее была тонкая фигурка, на ногах – педикюр, голова обмотана желтым шарфом в виде тюрбана, а смуглое бедуинское лицо еще сохраняло девическую свежесть. Только глаза уже глядели по-другому – их изменили и годы, и нарастающее отвращение к мужчинам. Прежнее их выражение невинного и какого-то трагического легкомыслия уступило место насмешливому цинизму и расчетливой, самоуверенной наглости. Зара уже скопила себе приличное состояние за счет своих прежних любовников, но тем не менее выжимала из Лихтенфельда все, что только могла. Барону все чаще приходилось брать авансы под свое огромное жалованье в Германском папиросном концерне и занимать у Прайбиша. Теперь Зара мастерски умела выкачивать деньги из мужчин, но тем не менее вырвать у этого тупицы Лихтенфельда сразу крупный куш ей все еще не удавалось. Барон давно опротивел ей до тошноты, но с ним поневоле приходилось поддерживать отношения, чтобы не потерять доверия немецкой разведки, от которой Зара тоже получала деньги.

Фон Гайера Зара раздражала, как надоедливая муха. Лихтенфельд, который не упускал случая поухаживать за каждой красивой женщиной, поспешил расположиться на свободном пространстве между Ириной и Костовым. Он в двадцатый раз предложил Ирине поучить ее плавать, но она отказалась. Барон лишний раз убедился, что женщина эта – неприступная крепость. Она стоила денег, больших денег!.. А у Лихтенфельда денег не было. Горькое сознание своей бедности примешивалось к скверному настроению, в которое он пришел с самого утра. Он тоже почти всю ночь слушал немецкое радио и теперь ходил злой и расстроенный тем, что какой-то презренный австрийский ефрейтор распоряжается восемьюдесятью миллионами немцев, и в том числе не кем иным, как самим Эбергардтом фон Лихтенфельдом.

Пока барон изощрялся перед Ириной в умении развлекать женщин, Зара наклонила к фон Гайеру свою бедуинскую голову и с таинственным видом принялась рассказывать ему о новейших слухах, циркулирующих среди про-английски настроенных обитателей вилл. Приукрашенные воображением Зары, эти слухи поражали своей нелепостью. Немец досадливым жестом оборвал ее болтовню.

Ему стало стыдно за немецкую разведку, которая не брезгала услугами Зары, но что он мог поделать? Во главе разведки в Софии стоял обыкновенный полицейский болван, который лишь при поддержке знакомого провинциального обергруппенфюрера поднялся до дипломатического поста.

Немного погодя Ирина поднялась и пошла к кабинке одеваться. Лихтенфельд

с Зарой стали купаться, а Костов сел поближе к фон Гайеру.

– Что, в сущности, представляет собой эта женщина? – спросил немец, когда Ирина ушла.

– Она содержанка господина Морева, – хмуро ответил эксперт.

– Но не в вульгарном смысле этого слова, не правда ли?

– Конечно, нет!.. Господин Морев вообще очепь бесцеремонно обращается с женщинами и не раз обманывал и разочаровывал ее. Они накануне разрыва.

– Вот как?… – насмешливо проговорил немец. – И это ее огорчает?

– Да. Она вам жаловалась?

– Скорее, рисовалась.

– Иной раз рисуются, чтобы сохранить свое достоинство.

– Жаль!.. – рассеянно обронил фон Гайер. – Так, значит, они разойдутся?

– Я в этом не уверен. В известном отношении они не могут обойтись друг без друга.

– Если они разойдутся, мы лишимся искусного игрока в бридж.

В голосе немца звучало искреннее сожаление.

– Да, – грустно подтвердил Костов. – Если только не подыщем какой-нибудь почтенный источник дохода, который помог бы ей остаться в нашей среде.

– Например? – осведомился фон Гайер.

– Например, комиссионные.

Моложавое лицо фон Гайера не дрогнуло, но у глаз его собрались мелкие морщинки холодного беззвучного смеха.

– Об этом надо будет подумать, – сказал он.

– В отношениях с ней нельзя руководствоваться своими прихотями, – добавил эксперт.

Немец загляделся на морскую лазурь, словно обдумывая что-то, и после недолгого молчания проговорил с улыбкой:

– Не слишком ли вы щепетильны по отношению к женщинам?

– Нет, – почти грубо ответил Костов.

– Хорошо! Что-нибудь устроим. – Фон Гайер снова усмехнулся. – Но разумеется, комиссионные – за счет продавца… Я не имею права вводить в расходы концерн ради приятных мне партнеров в бридж.

Костов молча кивнул. Немец бесстрастно постучал сигаретой по крышке своего простого никелированного портсигара.

– Знаете что? – сказал он немного погодя таким тоном, словно разговор об Ирине не оставил никакого следа в его душе. – Вчера вечером я сообщил вашему шефу, что некоторые обстоятельства вынуждают концерн сократить поставки «Никотианы».

– Я с вечера не виделся с шефом, – сухо отозвался эксперт.

– Интересы болгарской экономики требуют распределения части поставок между более мелкими фирмами, – невозмутимо продолжал фон Гайер.

– Да, – согласился эксперт.

А сам подумал: «Значит, вы уже начали заботиться и о болгарской экономике».

– Мы хотим включить болгарскую экономику в нашу программу социального переустройства Европы.

– Этого следовало ожидать, – уныло пробормотал эксперт. (И тут же сказал себе: «Никотиана» мешает концерну еще больше сбить цены».)

– Вам это, вероятно, кажется странным… – заметил фон Гайер.

– Объективно говоря – нет. («Не настолько мы глупы!»)

– До сих пор отношения у нас были самые лучшие. («Концерн предоставил вам почти монопольное право торговать с Германией и получать огромные прибыли».)

– Этого нельзя отрицать, – отозвался эксперт. («А вы сами разве мало заработали?»)

– Надеюсь, отношения эти не испортятся и в будущем. («Однако теперь мы начнем крепче стягивать петлю на шее «Никотианы»!»)