Табак
Шрифт:
– Нет. Одного грека.
Подпоручик перестал жевать и задумался. Его румяное лицо выражало и откровенное удивление, и недовольство.
– Вы, торговцы, недурно устраиваетесь! – заметил он немного погодя. – Мы тянем лямку, а вы братаетесь с греками и наживаете миллионы. Третьего дня осудили на смерть одного унтер-офицера за то, что он не сопротивлялся, когда партизаны обезоруживали его. Разве это справедливо?
Костов хмуро посмотрел на подпоручика и не ответил. Уж если этот человек, который, судя по всему, не коммунист, теперь рассуждает, как коммунисты, значит,
Спустя полчаса Костов разыскал врача, служившего при дивизионном складе интендантства, и попросил его поехать с ним на машине Кондояниса в гостиницу. Но врач категорически отказался. Он был слишком занят, чтобы в такое время возиться со штатскими. Это был нервный смуглолицый человек, явно встревоженный всей окружавшей его суматохой. В лазарете велись последние приготовления к эвакуации в Болгарию. У склада интендантства вытянулась длинная вереница грузовиков с материалами, которые не должны были попасть в руки греков или немцев. Все были крайне обеспокоены поспешным уходом дивизии из Халкидики – гарнизон Салоник она оставляла тем самым на произвол судьбы.
Отказ врача рассердил Костова, и он вынул документ, в котором военным властям предписывалось оказывать ему содействие. Врач прочел его и сказал раздраженным топом:
– Плевал я теперь па эти бумажки.
– Но вы не имеете права плевать на свой нравственный долг, – с горечью заметил эксперт.
– Это из Священного писания, – вспыхнул врач. – А мне вот дали год тюрьмы, когда один негодяй донес, что я перевязывал раненых партизан.
Костов на это не отозвался и снова почувствовал леденящее дыхание хаоса.
– Так вы поедете? – спросил он немного погодя.
– Поеду! – сердито проговорил врач. – Вы умеете взывать к чувству долга.
Дав какие-то указания санитарам, он сел в машину. Но к больному они попали только через полчаса, так как по дороге в гостиницу их застала воздушная тревога. Зловеще завыли сирены, и толпы греков в панике пустились бежать из района пристани. Старые расшатанные трамваи с лязгом и грохотом мчались па окраины. Разносчики бросали на тротуарах свои лотки. Матери с детьми бежали в верхнюю часть города, а старики, которые были не в силах бежать, смиренно жались под эркерами зданий. Все это показалось Костову страшным. Он вспомнил, что в течение нескольких дней Лондонское радио в передачах на греческом языке предупреждало жителей Пирея и Салоник, чтобы в случае воздушной тревоги они бежали из кварталов, прилегающих к портам.
Шофер вывел машину из города. Спустя полчаса дали отбой. Никакого налета не было. Врач и Костов вышли из машины перед гостиницей.
Раздосадованные вынужденной задержкой, они вошли в вестибюль. Здесь царило безлюдье и запустение. Двери комнат были распахнуты настежь, и повсюду распространялся запах пота, сапог и нафталина. Шаги Костова и врача зловеще отдавались в тишине. Эксперт догадался, что во время воздушной тревоги комендант гостиницы и часовой, должно быть, бежали в ближайшее укрытие.
Борис, под солдатским
– Кома! – сухо произнес он, вынув из своей сумки шприц.
– Что это значит? – спросил Костов.
– Бессознательное состояние при остром инфекционном заболевании. Очевидно, у пего тропическая малярия. Вы из Каваллы приехали?
– Да, из Каваллы.
– А хинин он принимал?
– Нет. Но он много пил.
– Слишком?
– Да, чрезмерно.
Врач холодно усмехнулся.
– Это и осложнило его болезнь, – сказал он. – Я сделаю ему укол кардиазола.
– Как мне с ним поступить?
– Лучше всего немедленно перевезти его в Каваллу или оставить тут, и пусть его лечат немецкие врачи. О миллионерах везде хорошо заботятся.
Врач воткнул иглу в руку Бориса.
– Сердце у него, как испорченный насос, – сказал он через некоторое время и, положив шприц, закурил.
– Я предпочитаю отвезти его в Каваллу, – сказал Костов. – У него жена – врач.
– Знаю, – неожиданно отозвался доктор.
– Вы с ней знакомы?
– Слыхал о ней. Она известна в нашей среде тем, что устроила на службу в Софии всех своих товарищей по университету.
– Это неплохо! – заметил эксперт, стараясь защитить Ирину.
– Да, – сказал врач, – С ее помощью человек десять пижонов и негодяев сделали карьеру.
Он сделал Борису второй укол, и больной медленно начал приходить в себя. Теперь он дышал глубже – грудь его опускалась и поднималась, с лица постепенно сошел синеватый оттенок. После того как сирены прогудели отбой, улица ожила, со звоном проехал трамвай, и Борис открыл глаза – мутные, налившиеся кровью, дикие. Он сдавленно прохрипел что-то, потом стал бормотать бессвязные слова.
– Машины… – бредил он. – Это мошенничество… Я требую уплатить мне франками…
Врач усмехнулся.
– Предсмертная спекуляция! – задумчиво произнес он.
Больной уставился на него, и в его взгляде отразился постепенно нарастающий ужас.
– Это Стефан!.. – закричал вдруг Борис. – Стефан! Убирайся отсюда, сволочь!
Он внезапно приподнялся на кровати и, нащупав пепельницу на ночной тумбочке, изо всех сил запустил ею в призрак. Жестяная пепельница ударила врача в грудь и упала на пол. Борис не кричал, а ревел, отчаянно, хрипло:
– Я не виноват!.. Нет!.. Нет!..
Призрак Стефана исчез, но вместо него появились другие. Борис вдруг почувствовал запах бензина. Этот запах, перенеся его через бездну времени, вернул к дням большой стачки табачников. Он увидел склад «Никотианы» в своем родном городе, а на тротуаре перед складом – освещенный лунным светом труп исхудалого, бедно одетого юноши. На шее его зияла пулевая рана, в двух шагах валялся бидон.
– А-а, вот откуда шел запах бензина!.. Саботажник!.. Будешь поджигать мой табак, а? Охранникам по две тысячи левов и по бутылке водки!