Таблетки от пуль (сборник)
Шрифт:
Почему те, которые находятся у власти и прикрываются именем Бога, хотя не имеют на это никакого права, обрекают на смерть тысячи и миллионы, в то время как сами сидят на грудах золота, и, в конце концов, на них же и умирают?
В их амбарах гниют тонны зерна, собранные теми голодными, кому сейчас отказывают в куске хлеба. Разве это справедливо? Почему тот, кто обрабатывает землю, должен отдавать большую часть сеньорам? Потому что у них в руках оружие? А чем они тогда отличаются от воров и бандитов? Лишь тем, что имеют громкие
И ничто не может повлиять на их совесть: священники пьют и едят вместе с ними, да ещё и освящают преступления именем Бога!
А ведь правильно сказал… как же его зовут? «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был сеньором?» Если бы каждый зарабатывал трудом своим, а не отбирал силой то, что ему не принадлежит… Но почему-то против силы может бороться только сила, слово не помогает. Ах, если бы у него была сила снести стены!
В отчаянии узник заметался по камере. Его смерть будет бессмысленной — вот что угнетало больше всего.
Постой-ка, замок старинный, тут должны быть разные секреты, подземные ходы… Ну и что, что каждая пядь, каждый сантиметр каменной кладки изучен вдоль и поперёк? Надо проверить ещё раз.
Но, ощупав заново стены, узник вновь бессильно повалился на кучу соломы и закрыл глаза. Всё, конец!
В дальнем углу послышался шорох.
Крысы? Откуда? Нет, это поворачивается каменная плита!
В образовавшемся проходе стоит девушка. Она манит его одной рукой, одновременно прижимая к губам палец другой.
Да, да, надо спешить, и в то же время действовать бесшумно: тюремщики могут услышать.
Узник срывается с места и на цыпочках перебегает в угол.
Тяжёлая плита закрывается за его спиной.
Путь лежит по подземным ходам, то опускающимся вглубь, то поднимающимся чуть ли не на поверхность, когда сквозь небольшие отверстия под сводом туннеля проникают лучи заходящего солнца. Ход то раздваивается, и тогда девушка на секунду останавливается, отыскивая секретные знаки; иногда в проход вливаются другие ходы.
Они выбираются из подземного хода в каком-то подвале, вылезают из него, опять идут длинными переходами, теперь по поверхности земли, в каком-то большом здании. За его стенами слышен шум.
— Что там? — спрашивает юноша.
— Восстание, — спокойно отвечает девушка. — Против угнетателей.
— Из-за меня? — удивляется юноша.
— Нет, — чуть улыбается девушка, — но и из-за тебя тоже. Надо освободить всех узников. Надо спешить, чтобы тюремщики не разбежались: они могут скрыть часть подземных тюрем, их слишком много, мы не знаем все.
— Я тоже хочу сражаться! — говорит юноша. — Где можно взять оружие?
— Мы туда и идём, — отвечает девушка.
Они входят в арсенал, в помещение, где много оружия, и юноша вооружается.
Они выходят вместе и становятся в ряды бойцов. Юношу ранят, и девушка выносит
Сражение заканчивается, узурпаторы повержены. Все ликуют.
Девушка выхаживает раненого юношу, он выздоравливает и женится на ней. Они поселяются в маленьком домике на берегу реки. Они вместе работают в поле, занимаются домашним хозяйством. У них рождается много детей, дети вырастают, женятся и выходят замуж. Все живут счастливо и весело.
Юноша давно постарел. У него длинная седая борода, внуки ползают по его коленям и зовут дедушкой.
Приходит его старшая внучка и приносит своего первенца.
И тогда дедушка чувствует, что пришла пора умирать. Он говорит об этом внучке.
— Дедушка, не умирай! — кричит внучка.
— Нет, я умираю, — шепчет старик. — Не каждому удается увидеть своих правнуков.
И он умирает…
Заскрипел поворачиваемый в замке ключ, со скрипом распахнулась дверь, и вошедшие увидели лежащий на куче полусгнившей соломы труп немощного старца.
Блаженны нищие
Гоша минировал «мерседес» с любовью к порученному делу. Он не знал ничего: ни кто хозяин «мерседеса», ни почему тот удостоился столь высокой чести — быть вознесённым к небесам? Не исключалось, впрочем, и того, что «мерседес» будет взорван без хозяина — так сказать, для острастки: мина была радиоуправляемой, а у кого находится пульт, Гоша не знал.
Закончив работу, Гоша перекрестился: «Опять придётся грехи замаливать!» — с тоской подумал он.
Особо набожным христианином Гоша не был, однако в церковь ходил, где и молился с особой охотой за души «невинно убиенных». А может, и не «невинно» — никто из людей не может точно определить степень вины другого человека. Сказано ведь: «не судите, и да не судимы будете». Гоша свято следовал этой заповеди, и до сих пор судимостей не имел.
Но сейчас, проходя мимо церкви, Гоша не стал заходить внутрь — он торопился за второй частью гонорара. Аванс был давно получен, и почти столь же давно потрачен: на мину, на взрыватель, на текущие нужды. Оставалась какая-то мелочёвка.
Но Гоша твёрдо помнил и вторую заповедь: «Богу — Богово». Неуспокоенная совесть требовала компенсации.
У церкви на коленках — а может быть, без ног: Гоша не стал присматриваться — стоял уродливый калека и гнусавил что-то неразборчивое жалостливым голосом.
— На-ка, убогонький, помолись за невинно убиенного раба Божия… — Гоша сунул нищему остаток аванса.
— А звать-то его как? — неожиданно звучным голосом спросил нищий, устремив на Гошу пронзительные глаза.
Гоша пожал плечами:
— Не знаю…
— Солдатик ты, наверное? — участливо спросил нищий. — Из Чечни? Или… или мент?
— Солдатик, солдатик, — кивнул Гоша и перекрестился. Он иногда считал себя солдатом невидимого фронта. Пусть альтернативного, андеграундного, но тем не менее…