Тадеуш Костюшко
Шрифт:
— Вы и художник? Сколько талантов!
— Вот тут вы ошибаетесь, я не стал художником именно потому, что у меня таланта нет.
Раймонд де Лиль расхохотался.
— Вы или хитрый пройдоха из комедии Бомарше, или святой Августин. Но вы мне нравитесь, хотя считаю, что скромность — удел слабых.
Эта первая беседа их сблизила — они работали дружно. По плану Костюшки они вбивали дубовые пали в дно реки, оставляя проходы для легких американских судов; в узких местах они преграждали реку цепями; вблизи городка Биллингпорт они устроили предмостные укрепления для артиллерии.
Главный инженер армии генерал Путнэм принял работы без единого замечания и дал конгрессу блестящий отзыв о польском полковнике Костюшке и французском полковнике
Костюшко и Раймонд де Лиль сидели в курной избушке на окраине города Биллингпорт. Сидели у раскаленной печурки, в нижнем белье, допивая «последнюю» чашку черного кофе. Они устали, предельно устали. Работы давно закончены, а двигаться с места было нельзя: конгресс только сегодня отпустил деньги для расплаты с повозочниками, с вольнонаемными рабочими и поставщиками. Целую неделю валил снег. Жизнь в палатке стала невмоготу, и народ роптал. Оба они, и Костюшко и Лиль, работали сегодня в качестве кассиров и к полуночи расплатились со всеми повозочниками и всеми рабочими. Счета поставщиков они откладывали в сторону, а самих поставщиков выпроваживали: «Подождете, вы не мерзнете».
И вот тогда, когда кофе уже был допит и рассказ Раймонда де Лиля завершился, как обычно, благополучной концовкой, раздался стук в дверь и в избушку вошел Пьер — парижский обойщик, ставший ординарцем Костюшки.
— Мой полковник, вам приказ от генерала Путнэма.
Костюшко, прочитав приказ, усмехнулся и передал его Раймонду.
Пьер ушел. Раймонд де Лиль, прочитав приказ, вдруг преобразился. Он встал по форме, что было очень комично, и серьезным тоном проговорил:
— Французский полковник Раймонд де Лиль приносит свои чистосердечные извинения польскому полковнику Андрею Тадеушу Бонавентуре Костюшке!
— По какому поводу? — также встав по форме, официально спросил Костюшко.
— По поводу присвоения себе половины листьев из лаврового венка польского полковника.
— А французскому полковнику мало половины?
— Французский полковник считает, что он не вправе претендовать даже на единый лист. Основа инженерных работ — план, а план создал польский полковник.
— Овшем! — вырвалось у Костюшки, и он сразу перевел это польское слово: — Да! План составил польский полковник, но с участием французского полковника, уже не говоря о том, что дельные коррективы, внесенные французским полковником, значительно улучшили план польского полковника. Генерал Путнэм это знает из рапортов польского полковника, и генерал Путнэм допустил грубую ошибку, упомянув в своей благодарности фамилии Костюшко и Лиль не в порядке их заслуг, а в их алфавитной последовательности. За эту ошибку польский полковник Костюшко приносит свои искренние извинения французскому полковнику Лилю.
Раймонд де Лиль подошел вплотную к Костюшке.
— Тадеуш, мне вас жаль.
— Меня? Жаль? Почему?
— Вам будет трудно в жизни. Я играл ярмарочного шута, а вы играли себя. Вы мне подыгрывали манерой выражаться, но вы говорили серьезно, от имени того средневекового рыцаря, который сидит в вас. Пан Тадеуш, вы чудесный человек, но наивный мечтатель, вы верите, что все люди чудесные.
— Раймонд, люди действительно чудесные, только надо раскрывать в них это чудесное.
— Вас ждут горькие разочарования.
— Я никогда не разочаровываюсь: если одна попытка не удалась, пытаюсь во второй раз, в третий…
— Тогда давайте спать: вас не переубедишь.
— И не нужно меня переубеждать. А главное, Раймонд, вы не правы в основном. Какие разочарования могут меня ожидать? Я не хочу брать, я хочу давать.
— Чтобы давать, надо что-то иметь, а у вас ничего нет.
— Есть, Раймонд. Я хочу отдавать себя — и сердце и мозг.
В этих словах звучала такая готовность, такая окрыленность, что Раймонд,
— Давайте спать.
Через несколько дней вызвали Костюшко в Военную комиссию к мистеру Кингу. Это был сухопарый, невысокого роста джентльмен с тусклыми глазами. Как только Костюшко переступил порог кабинета, Кинг огорошил его резким вопросом:
— Почему по счетам не платите?
— Позвольте, сэр, я со всеми рассчитался.
— И с поставщиками?
— И с поставщиками. Только два расчета задержал.
— Почему?
— Мистер Барлоу требует за цепи в шестнадцать раз дороже рыночной стоимости, а мистер Олни, который нам поставил две тысячи баранов, требует за каждого барана столько, сколько стоит корова. Сэр, джентльмен, который занимал этот кабинет до вас, сказал мне, что бизнес бывает честный и нечестный. Мистер Барлоу и мистер Олни хотят делать нечестный бизнес. Видимо, люди, которые много имеют, не только не хотят ничем жертвовать для войны, но еще и прибегают к недобросовестным махинациям, чтобы на войне нагреть руки. Сэр, бедный фермер, ремесленник, батрак, мелкий торговец — все они бросают семьи, дом, заработок, чтобы завоевать свободу и независимость. Эти бедные люди по пять-шесть часов стояли в ледяной воде, забивая сваи или протягивая цепи от берега к берегу. Мы им жалованья не платили, плохо кормили, но они не роптали, они работали во имя победы, а такие, как мистер Барлоу и мистер Олни, сытые и в тепле, подсчитывали в это время свои прибыли. Сэр, я уплачу по счетам Барлоу и Олни, но уплачу по справедливой цене. Я за честный бизнес.
Кинг захлопнул крышку на чернильнице и сказал лающим голосом:
— Я вызвал инженера, производителя работ, а не проповедника. Проповеди у нас читаются по воскресеньям и в молитвенных домах, а не в Военной комиссии конгресса. И, кроме того, вы чушь порете. У нас все воюют: и джентльмены и бедные фермеры.
— Простите, сэр, но все воюют по-разному.
— Это уже наше внутреннее дело, и мы, американцы, не любим, когда чужеземцы суют свой нос в наши горшки. Занимайтесь своим делом и платите по счетам.
— По грабительским ценам?
— Советую не употреблять резких выражений. Каждый волен продавать свой товар по своей цене, — он встал. — Прощайте, сэр, и сегодня же погасите задолженность!
Костюшко вышел из Военной комиссии огорченный и расстроенный. Или он в чем-то ошибся, или его кто-то обманул. Живя несколько месяцев с солдатами, среди которых были представители многих национальностей и многих профессий, он убедился, что в Америке возник новый, ни на один другой не похожий народ. Из смеси многих национальностей получился чудесный сплав — предприимчивые, свободолюбивые люди, для которых труд не унижение, а доблесть. Этому новому народу тесно стало в рамках бюрократической Англии. Он решил жить по своим законам, не стесняющим и личную свободу и менее обременительным для кармана. Из разговоров с солдатами Костюшко вынес убеждение, что слова декларации: «Мы считаем истинами, не нуждающимися в доказательствах, что все люди созданы равными, что они наделены творцом такими неотъемлемыми правами, как жизнь, свобода и стремление к счастью», — эти слова не пустая риторика, а истина, за которую народ идет в бой.
Но после неприятной беседы к Кингом Костюшко увидел и тень от этой истины: не все американцы стремятся к высокой цели. Если бедный фермер, ремесленник или батрак отдает все, вплоть до жизни, то такие, как Барлоу и Олни, — а к ним, видимо, относится и конгрессмен Кинг, — хотят сбросить английское ярмо для достижения иной, сугубо личной цели. Им неплохо жилось и при англичанах, но они хотят жить еще лучше при своем правительстве, зная, что они-то и будут этим новым правительством.
«Стоит ли оставаться? — спросил себя Костюшко. — Где гарантия, что и тут власть не попадет в подлые руки понинских?»