Таэ эккейр!
Шрифт:
Иней на губах эльфа сверкнул в последний раз призраком улыбки и расплылся в капельки воды.
– Эккерейт, – поправил эльф несколько более твердым голосом. – Правдиво… нет, правильно будет – эккерейт. Или – лэн эккейр.
– Запомню, – буркнул Лерметт, чувствуя, как у него горят уши. Справиться с этим простеньким на вид словечком по-эльфийски он даже и не пытался. “Помню” – “алуин”, это само собой… а вот как там дальше? “Лейр”? “Лойре”? Нет, единственное, что принц мог бы по этому поводу сказать твердо и без тени сомнений, так это “таэ аллейр” – не помню. Вот не помнит он, которое из времен тут можно применить, и все тут. Будущее ближайшее? Получится, что он это запомнит – но минут на пять, не больше. Будущее расширенное? Это которое
– Таэ лайри, – подсказал эльф. Голос его звучал на удивление живо – словно это и не он полчаса назад был безмолвным сверкающим изваянием в пелене кровавой изморози. – У тебя есть что попить? Горячее? Холодно очень.
Принц молча снял с огня дымящийся котелок. Надо же, до чего эльфы быстро в себя приходят. Человек бы на его месте… ну, положим, человек на его месте не выжил бы вовсе.
Таэ лайри, значит. Будущее принятого решения… или вынужденных обстоятельств? Лерметт стиснул зубы. А ведь ничего не поделаешь, придется вспоминать все, что он полагал не слишком нужным. И заново учить – тоже. Прав был отец. Да, почти все эльфы говорят на людских наречиях, и все до единого их понимают. Но ему сейчас нужно не быть понятым, а самому понять. Затем он сюда и приехал. А не понимая языка, он нипочем не поймет, как эльфы мыслят. Как мыслит даже вот этот один-единственный эльф, прихлебывающий темный горячий травяной отвар с вином. Почему он поступает так, а не иначе. Почему он говорит то, а не иное. Почему он, к примеру, едва оттаяв, так охотно болтает о пустяках… или для него это не пустяки? Вот и пойми, попробуй. Не эльф, а ходячая тайна. Загадка мороженая.
Все-таки ни одна неожиданность даром не проходит… а столько неожиданностей сразу – тем более. Не успел Лерметт вдосталь поразмыслить о жизни и смерти, а вот уже в голову лезут прихотливые, совершенно не относящиеся к делу рассуждения о грамматике – да не просто так, а сплошь с вывертом, с шуточками. И ничего удивительного. Отчаяние, прерванное прежде, чем оно успело перегореть, претворяется иной раз в очень странное опьянение. Лерметт был просто-напросто пьян, причем самым развеселым образом. Сейчас ему ничего бы не стоило не хуже Илмеррана прочитать лекцию о свадебных обычаях гномов или в пляс пуститься, невзирая на усталость… во всяком случае, мысли его именно это и сделали. Все, сколько их есть… кроме вот этой вот, самой последней.
Эта мысль, невзирая на свой мнимо разудалый вид, была никак уж не пьяной, а очень даже трезвой – и более того, практичной. И на ум она пришла вовсе не Лерметту, а – Его Высочеству принцу Лерметту, полноправному и полномочному послу. Стыдно, ох как же стыдно! Едва спасенный эльф очнулся, едва глаза открыл – а заодно с ним открыл глаза полномочный посол… вот уж от кого ни порыва радости, ни даже слова в простоте не дождешься. Это ты радуешься и смущаешься – а он отмеряет, рассчитывает, прикидывает… скотина хладнокровная! А что поделать, если должность у него такая – все использовать: и чужую жизнь и смерть, и свою собственную. Назвался государственным человеком, так и изволь соответствовать. Привыкай.
Нет.
Потому что, привыкнув быть человеком государственным, перестаешь быть человеком.
Лерметт мысленно выругал себя тремя самыми грязными и свирепыми словами, какие пришли на ум. Опьянение схлынуло, остался стыд. Лерметту было совестно перед эльфом за недавнее шевеление холодной расчетливости, пусть даже и мимолетное, пусть даже эльф ведать не ведает об этом позоре, пусть даже Лерметт никогда, никогда себе ничего подобного впредь не позволит – и ведь не позволит: подобные уроки на всю жизнь запоминаются. Все равно стыдно. Настолько стыдно, что на эльфа взгляд поднять, и
Эльф сидел, обхватив иззябшими пальцами опустевшую чашу. Лерметт, все еще чувствуя себя виноватым, встал, снял с огня котелок, долил в чашу горячего вина и поддернул сползающее с плеча эльфа одеяло.
Глава 4
Горячее темное вино оставляло на губах вкус полыни и меда – вкус августовского солнца. Эннеари прихлебывал питье очень медленно, вбирая в себя солнце каплю за каплей. Солнечное тепло пряталось в темноте вина, и Эннеари, обхватив иззябшими пальцами маленькую смешную полукруглую чашу, с наслаждением впитывал это неторопливое тепло. Оно просачивалось в его тело постепенно, как звезды сквозь покрывало ночи: вот одна сверкающая росинка просочилась через ее темное полотно… а вот и другая… и еще одна!.. нет, ну вот только на мгновение, только на этот единый миг глаза отвел – а уже все небо звездами осыпало! И в чаше с вином тоже звезды колышутся – золотые и алые… колышутся и тонут в темной глубине… а те, что над костром, не тонут… они пляшут, и каждая так и норовит подскочить выше своих подруг.
Костер, хотя и небольшой, горел ровно и жарко. Дым, прошитый золотом искр, утягивался не к выходу из пещеры, а куда-то вверх. Он был невыразимо чудесным, этот дым над костром. Чудесным был и сам костер – а пещера и вовсе была средоточием чудес. Назывались они на удивление просто: «огонь», «плащ», «вино»… наверное, чудеса и должны называться просто. Иначе за сложным вычурным названием их можно и не приметить – а как жить, если ты не видел чуда?
Внезапно восхищенный взгляд Эннеари натолкнулся даже не на чудо, а на самое настоящее волшебство. Возле кучи мерзлых окровавленных лохмотьев, вне всякого сомнения, еще недавно бывших его одеждой, лежал знакомый чехол… значит, его лук уцелел! Не потерялся и не сломался – иначе навряд ли незнакомый спаситель стал бы заботливо пристраивать чехол подальше от огня. И колчан со стрелами тоже цел… безумное, неправдоподобное, поистине волшебное везение! Один только нож и снесло прочь, остальное уцелело в сумасшедшей круговерти. Угодить в лавину – и все же… лук, колчан, узкий пояс с тиснением в виде сплетающихся трав, дорожная фляга – и зеркало!
Так не бывает!
Забыв о боли в ребрах, Эннеари привстал невольно, потянулся – и, едва удержав рвущийся сквозь стиснутые зубы стон, рухнул обратно.
– Цел твой лук. – Незнакомец обернулся к Эннеари. – Я уже проверил. Прости, что посамовольничал малость. – Его рука дотронулась до чехла. – Хочешь сам поглядеть?
– Не лук, – Эннеари помотал головой. – Зеркало.
– Держи, – усмехнулся человек. – Мне бы тоже на твоем месте убедиться захотелось. Сам в первый раз такое вижу – тебя лавиной в кровь ободрало, а зеркало целехонько.
Если лавина и нанесла Эннеари кровавые раны, то не все – однако рассказывать об этом он не собирался.
Едва заполучив зеркальце в руки, Эннеари откинул волосы с лица и очень тщательно вгляделся в свое отражение. Стекло и впрямь уцелело – чего нельзя было сказать о нем самом. Рассеченная стрелой щека выглядела скверно.
– Ты прав, это надо промыть. – Слова у незнакомца, похоже, не расходились с делом: он еще фразу не успел докончить, а рука его уже тянулась за флягой.
– Не надо, – произнес Эннеари. – Лучше всего оставить это, как есть.
– Шрам будет здоровенный, это точно, – сочувственно произнес человек.
– Не будет шрама, – рассеянно возразил Эннеари, тщательно осматривая широкий развал раны.
Человек пожал плечами, явно собираясь что-то сказать, но передумал.
– Не будет шрама, – повторил Эннеари, откладывая зеркало и вновь берясь за чашу с остатками вина. – Это выглядит только плохо – а заживет быстро.
Человек снова пожал плечами.
– Тебе виднее, – промолвил он. – Я ведь, по правде говоря, не знаю, как эльфов лечить надо.