Таежный тупик
Шрифт:
На полу для гостей, как и в прошлом году, настелили ржаной соломы. Мы с Ерофеем лежали на ней, положив под голову рюкзаки. Карп Осипович сидел, сгорбившись, на лавке, Агафья гремела у печки посудой, не упуская возможности вставить словечко о прожитом с прошлого лета.
Осенью главной заботой была заготовка орехов. Урожай был большим, какой бывает однажды в четыре года. С заглядом вперед надо было и заготавливать. «Тятенька хворый стал, а у меня – рука…» – сказала Агафья. Все же тридцать мешков кедровых шишек Лыковы заготовили. Агафья лазала по деревьям, сбивала шишки, старик подбирал. Потом добычу сносили к лабазам,
Картошку брали уже из-под снега. Урожай был хороший. «Верите ль, триста ведер собрали!» Для двоих это много. Сейчас в избытке сто ведер. Передать бы геологам. Как? Не дожидаясь Ерофея, старик с Агафьей стали выкорчевывать, выжигать лес вблизи огорода в расчете, что может сесть вертолет. «Не может, – сказал с сожалением Ерофей, – наклон большой и слишком близко деревья». Известие это до крайности Лыковых огорчило. «Может, Ерофей ошибается?» – украдкой спросил меня Карп Осипович. В разговоре к излишкам картошки возвращались несколько раз. «Грех – добро пропадает. Да и людям за попечение благодарность наша была бы».
Нас угощали вареной картошкой. Еду тут всегда делили на «постную» и «скоромную». В минувшем году «скоромны» почти не было. Ловчие ямы заброшены – «какой я ловец, еле ноги ношу». Рыбы по той же причине осенью было поймано меньше ведерка. Ели орехи, картошку, репу, морковку, горох. Ерофей в начале зимы, заколов в Абазе поросенка, поделился с «подшефными» мясом. Топленое масло в бутылке мы обнаружили подвешенным в изношенном сапоге под навесом – смазывают обувку. Мед, принесенный на этот раз не в деревянной бадейке, а в стеклянной банке, с сожалением забраковали – «мирская посуда». В жестком табу на «мирскую» еду сделано исключение для крупы. Опять с благодарностью приняли рис, пополнили запас овсянки.
– Козы вас выручат! – сказал Ерофей.
– Дал бы бог, – отозвался старик, поправляя свечу.
Ерофей по-прежнему тут главный советчик и опекун. В благодарность ему из кожи марала, убитого еще Дмитрием, сшила Агафья просторные мягкие сапоги – ичиги, или бродни, – наилучшая обувь для хождения по тайге. Ерофей нарочно неторопливо примерил обновку, прошелся в ней по двору, притопнул – доставил Агафье радость. «По зиме-то вечера до-олгие, до-олгие, вот и управилась», – пропела она, улыбаясь детской своей улыбкой.
Все хозяйские заботы, все суровое обеспечение жизни сейчас на Агафье – повар, плотник, швец, грузчик, огородник, древокол и древолаз – все она, бесхитростная, понимающая – иного выхода нет, с утра до вечера надо трудиться.
Людей Лыковы не чураются, общение вошло в привычку, уже есть потребность в месяц раз-другой побывать у геологов. Агафья любит поговорить с женщинами-поварихами. Вместе с отцом украдкой не прочь посмотреть телевизор. Карп Осипович, у которого Никон по-прежнему наипервейший из всех врагов, вдруг огорошил меня вопросом. «А говорят, Америка войны хочет?» Где Америка, он не знает. Ему непонятно также, почему в «священном писании» про Израиль сказано, а про Америку – ничего. «Греховен мир…» – сказал старик. Чувствуется, эта греховность нужна ему в оправдание таежного тупикового жития.
– Карп Осипович, ни о чем не жалеете, считаете, верно прожита жизнь?
– Бог всех рассудит, – уклоняется от ответа полуночный мой собеседник.
За
Красноярский врач-терапевт прошлым летом сумел убедить Лыковых рассказать о здоровье. «Дали себя обследовать, – пишет врач – Пульс, давление, состояние сердца у обоих в пределах возрастной нормы». Агафья с радостью сообщила нам с Ерофеем: лечение стеарином пошло на пользу. И в самом деле, в этом году она уже не стонала от боли.
Больше всего запомнился Лыковым приход сюда в феврале некой Марины. Среднего возраста женщина из Алма-Аты, сказавшись геологам дальней родственницей Лыковых, явилась «в поисках веры». Как и следовало ожидать, произошло выяснение: кто есть кто? Пока вспоминали Никона и «антихриста» Петра I, разговор шел в согласии. Но дальше – больше, взаимопонимание исчезло. Каждая из сторон доказывала: именно ее толкование веры – истинное. Размолвка вылилась в перебранку, потом и в ссору. Визитерка кричала: «Заблудились тут среди сопок!» – «А ты в дверях заблудилась, скачешь из веры в веру!» Дело кончилось тем, что Карп Осипович соскочил с печи и топнул валенком: «Поди вон, нечестивая!» Хлопнув дверью, богоискательница подалась из избушки, не пробыв и полдня. С февраля Лыковы жили с ощущением большой победы. Не один раз «прокручивали» в своих разговорах друг с другом перипетии крупного спора. «Пень пнем богомолка!» – заключил рассказ об этом событии Карп Осипович. «В уме не утвержденная!» – сказала Агафья.
На другой день Карп Осипович снова вернулся к «идейному» спору.
– Ведь что пророчествовала, что глаголила всуе! Будто конец света и второе пришествие будет на Петров день. А ведь пришествие может быть только на Пасху. Я говорю ей: это что же выходит, и картошку не надо сажать, коли так, и рожь не сеять? Отвечает: не надо! Нет, говорю, картошку сажать мы будем и рожь посеем.
– Серьезный спор, – улыбнулись мы с Ерофеем. – А отчего не спорите с нами? Мы ведь в бога и вовсе не шибко верим.
– Вы добрые люди и разумеется: не следует искушать старика к спору…
Серебряный самолетик летел высоко над тайгой, оставлял белый по синему след. Карп Осипович сидел на солнышке, грелся. Девятый десяток лет человеку. Разумно ли спорить с ним о темной, окостеневшей вере его, пронесенной таежными тропами из времен туманно-далеких? Следует принимать их с Агафьей такими, как есть. И помочь этим людям дожить остаток избранного пути.
В этот день были у Карпа Осиповича именины. К ужину Агафья испекла морковный пирог и сварила соленого харьюзка, оставленного к этому дню еще с осени.
А вечером при свечах, когда мы с Ерофеем расположились уже на соломе, Агафья взялась читать нам громадную «не испорченную никонианством» книгу. В певучем чтении мы с Ерофеем улавливали лишь отдельные фразы. Но Карп Осипович, сидевший около печки, внимал всему с прилежанием: «Едак, едак».
«… И не осквернится супружеское ложе…» – пела Агафья.
– Что же это: осквернение ложа? – деланно непонимающе отозвался Ерофей с пола.
– Это когда муж в вожделении совершит греховное прелюбодеяние. Или також жена… – добросовестно разъяснила Агафья.