Таинственная река
Шрифт:
Втащив Джимми на платформу, они держали его, вцепившись клешнеобразными пальцами в плечи и глядя по сторонам, как будто ища глазами кого-то, кто скажет им, что делать. Поезд с грохотом и воем вырвался из тоннеля, кто-то пронзительно закричал, затем кто-то рассмеялся — это был даже не смех, а какое-то истерическое кудахтанье; так по мнению Шона кричат ведьмы, беснующиеся в пляске вокруг кипящего котла — а смеялись потому, что поезд шел с севера и прогромыхал по рельсам, расположенным по другую сторону платформы. А Джимми, подняв голову, посмотрел на лица державших его людей, как бы говоря им: Ну что, видали?
Дэйв, стоявший рядом с Шоном тоже пронзительно захихикал и замахал
Шон отвернулся от него, подумав, неужто и он чувствует то же самое.
В тот вечер отец привел Шона в мастерскую. Это была комната в подвальном этаже дома, сплошь заставленная жестяными кофейными банками с гвоздями и шурупами. На верстаке, установленном посредине мастерской, были укреплены вороненые тиски, а рядом с ним лежали аккуратно сложенные куски досок. На стене висело несколько плотницких поясов, в которых, как патроны в пулеметной ленте, покоились молотки разного размера и формы; с крюка, вбитого в стену, свешивалась ленточная пила. Отец Шона, часто делавший по заказу соседей различные вещи, необходимые в домашнем быту, сейчас пришел в мастерскую, чтобы сделать птичьи клетки-домики и оконные полки для цветов, которые выращивала жена. В мастерской была еще одна дверь, ведущая на задний двор; ее он смастерил с приятелями в одно очень жаркое лето — Шону было тогда пять лет — и теперь приходил сюда посидеть, когда хотел уединиться, побыть в тишине и покое или чтобы остудить злость — Шон всегда это чувствовал — на Шона, на жену или на то, что творится на работе. Уже готовые птичьи домики — архитектурные копии домов в стиле раннего тюдоровского периода, в колониальном и викторианском стилях и швейцарского шале — занимали целый угол, и их было так много, что, наверное, только птицелов, промышляющий где-нибудь в джунглях Амазонки, мог бы заселить все эти жилища пернатыми постояльцами.
Шон сел на старый стул с красным вращающимся сиденьем и положил руку на черные губки тисков. В мастерской пахло машинным маслом и древесными опилками. Первым заговорил отец:
— Шон, сколько раз я должен напоминать тебе об этом?
Шон убрал руку с тисков, обтер ладонью следы смазки, оставшиеся на пальцах.
Отец собрал с верстака несколько гвоздей и положил их в желтую кофейную жестянку.
— Я знаю, — продолжал он, — что тебе нравится играть с Джимми Маркусом, но отныне, запомни это, если вам снова захочется поиграть вместе, то вы будете играть только перед домом. Нашим домом, а не его.
Шон утвердительно кивнул. Спорить с отцом было бессмысленно, особенно когда он говорил так спокойно и медленно, как сейчас: каждое слово вылетало из его уст так, словно к нему был прицеплен небольшой камушек.
— Так мы поняли друг друга? — спросил отец, ставя кофейную жестянку на место и глядя на Шона в упор.
Шон снова кивнул головой, наблюдая, как отец стряхивает опилки, приставшие к кончикам его толстых пальцев.
— И как надолго?
Отец потянулся и снял сметку с крючка, ввинченного в потолок. Он провел сметкой по пальцам, а потом стряхнул ее над мусорной корзиной, стоящей под верстаком.
— Мне думается, что надолго. Ну так как, Шон?
— Да, папа.
— И не вздумай обсуждать это с матерью. Она хочет вообще запретить тебе играть с Джимми после этой его выходки.
— Да он вовсе и не плохой. Он…
— Не надо объяснять, что с ним было. Он просто дикарь, а твоей матери в жизни вдоволь довелось хлебнуть дикости.
Шон подметил, как едва уловимая тень пробежала по лицу отца, когда он произносил слово «дикий», и понял, что причиной этого был Билли Девайн, тот самый, которого он видел лишь однажды, да и то мельком, и о котором знал по подслушанным обрывкам разговоров дядьев и теток. Они называли его старый Билли, а однажды дядя Кольм с улыбкой назвал его «задиристым психом»; тот самый Билли
— Так помни о нашем уговоре, — сказал отец, похлопывая Шона по плечу, давая понять, что разговор окончен.
Шон вышел из мастерской и, идя по прохладному подвальному коридору, размышлял о том, есть ли сходство между тем, что ему нравится играть с Джимми, и тем, что его отцу нравится проводить время с мистером Маркусом, начинать пить в субботу, а заканчивать в воскресенье, смеяться так громко и так раскатисто, и не наводит ли это страх на маму.
Прошло несколько недель, и в субботу Джимми и Дэйв Бойл пришли к Девайнам, но отца Джимми с ними не было. Они постучали в дверь черного хода; Шон в это время доедал завтрак и слышал, как мать, открыв дверь, поздоровалась с ними подчеркнуто вежливо и учтиво — так она обычно говорила с людьми, общение с которыми не доставляло ей большого удовольствия.
Джимми в этот день был тихим и спокойным. Вся его придурь, никак не проявляемая внешне, похоже, затаилась у него внутри. Шон даже чувствовал, как она кипит там и бьется о стенки грудной клетки Джимми, а он, напрягшись, удерживает ее, не давая выхода. От этого Джимми, казалось, стал еще меньше, еще чернявее и выглядел так, как будто в него только что всадили булавку. Таким Шону доводилось видеть его и раньше. Настроение у Джимми менялось всегда очень быстро. И сейчас Шон как всегда решал про себя, способен ли Джимми вообще управлять своим настроением, или эти смены происходят сами по себе, как, к примеру, простудная боль в горле или неожиданные приходы маминых двоюродных братьев и сестер, не утруждающих себя мыслями о том, желателен их приход или нет.
Дэйв Бойл, в отличие от Джимми, находился в сильно приподнятом настроении. Он, казалось, был уверен в том, что его задачей было сделать каждого счастливым, а это довольно быстро делало его присутствие невыносимым.
Они стояли на тротуаре, решая, что делать и чем заняться, и Джимми, весь ушедший в себя, и Шон, все еще не стряхнувший с себя остатки ночного сна. Вся троица мучилась мыслями о том, как провести день на пространстве, ограниченном улицей, на которую выходил фасад дома Шона.
— А вы знаете, — вдруг спросил Дэйв, — почему собака лижет свои яйца?
Шон и Джимми промолчали. Они слышали эту шутку не меньше тысячи раз.
— Потому что может до них дотянуться! — восторженным голосом прокричал Дэйв Бойл, схватившись за живот, как будто собирался смеяться до колик.
Джимми подошел к стойкам, установленным бригадой городских дорожных рабочих, заменяющих несколько плит на тротуаре. По углам рабочей зоны были установлены четыре стойки, между которыми по периметру была протянута желтая лента с надписью «ПРОХОД ЗАКРЫТ». Внутри четырехугольника, образованного на тротуаре стойками и лентой, громоздилась куча новых тротуарных плит. Джимми подошел к ограждающей ленте, ухватил ее рукой и перешагнул через нее. Встав на край старой плиты, он присел на корточки перед основанием, подготовленным для укладки новой, и, взяв ветку, стал выводить на незастывшем бетоне тонкие изогнутые линии, похожие, как показалось Шону, на стариковские пальцы.
— Мой отец больше не работает с твоим отцом.
— А почему? — спросил Шон, опускаясь на корточки рядом с Джимми. Он вертел головой по сторонам, ища веточку, чтобы тоже порисовать. Ему хотелось делать то, что делал Джимми, хотя он не всегда мог объяснить, почему, но ему хотелось, даже несмотря на то, что отец не оставил бы живого места на его заднице, последуй он примеру приятеля.
Джимми пожал плечами.
— Он был проворнее, чем они. И он боялся их, потому что очень много знал.