Таинственная самка: трансперсональный роман
Шрифт:
Если вы хотите узнать о том, что случилось потом, прочтите следующую главу.
Интерлюдия третья
Ноябрь 1982 года, незадолго до смерти Брежнева. Я учусь на втором курсе университета. У нас в группе появляется странный студент-вольнослушатель с длинными волосами и безумными, но такими впечатляющими речами! Некто Александр Иванов с философского факультета. Занимается восточной философией и хочет прослушать ряд курсов по психологии. Введение в трансперсональную психологию нам преподает молоденькая ассистентка, сама еще студентка пятого курса Маша Павлова. И именно ей этот самый Александр рассказывает нечто невообразимое, а уже она с округлившимися глазами, не зная, морочит ли ей голову шарлатан, или изливает душу сумасшедший, пересказывает все нам. Оказывается, Александр — йогин (именно так, на благородном санскрите, йогин, а не как на вульгарном хинди — йог). Он практикует медитацию, совершает целые путешествия в астральном теле, месяцами не ест, обладает парапсихи-ческими способностями и прочее в том же роде. Впоследствии, когда я познакомился с ним поближе, Александр оказался человеком вполне земным и даже не очень-то образованным, хотя в то время он оказал на меня очень сильное влияние, и,
В нашей группе был один парень, являвшийся счастливым обладателем фотокопии книги йога Рамачараки «Раджа-йога». В те времена я не догадывался, что «йог Рамачарака» всего лишь шотландец Аткинсон. Напротив, из нашумевшего документального фильма «Индийские йоги, кто они?» я знал, что йоги могут все или почти все, причем именно благодаря своей «мистической философии», о которой в фильме, правда, только бегло упоминали. А из прочитанной в детстве фантастической книги «Экипаж Меконга» я знал имя Рамачараки и знал, что раджа-йога — высшая духовная форма йоги. Больше ни о нем, ни о йоге я не слышал тогда ничего.
Поэтому я решил немного расширить свои знания, в том числе и с практической, так сказать, стороны, а потом уж попытаться поговорить с Александром. Я попросил у своего приятеля Рамачараку и предался вполне самодеятельным медитациям, каждую неделю «прорабатывая» по одной главе. К началу ноября я добрался до третьей главы. И вот в воскресенье перед Октябрьскими праздниками я прочитал ее, а потом включил проигрыватель, поставил пластинку с «Requiem» Моцарта и приступил к медитации. Я строго следовал тексту книги. Вначале я представил себе, что мое тело лишь относительно мое, что это только некий сгусток в море материи, постоянно получающий свои атомы извне и отдающий их в свою очередь миру. Не это есть мое тело, вся материя космоса есть мое тело. Затем точно по такому же плану я стал рассматривать энергию, жизненную силу, прану (я уже усвоил это слово). Я живу жизнью всей вселенной. Жизнь космоса — вот моя жизнь. Далее то же самое было проделано с умом («мировой ум суть мой истинный ум»), и наконец я добрался до «Я», которое, как учил Рамачарака (о веданте я тогда не имел никакого понятия), не есть ни тело, ни энергия, ни даже ум. «Я» (потом я узнал, что это истинное «Я» на санскрите называется Атманом) есть всегда субъект, который не может стать объектом для ума; «Я» есть трансцендентальный свидетель всех состояний сознания и трансцендентальное условие всякого опыта. Но это все приобрело в моей голове понятийную форму гораздо позже, тогда же я скорее чувствовал, чем знал. Итак, «Я», — которое и есть на самом деле я, рассказывающий об этом, — стал осваивать идею Рамачараки о том, что я — не эта ограниченная и преходящая индивидуальность, а я есть «Я» всех людей, всех существ — здесь, на земле, и во всех иных мирах. Даже если это тело умрет, я буду жить в других существах, ибо я вечен, я есть все, что поистине есть, и все, что поистине есть, есть я.
И тут свершилось. Проигрыватель закончил играть Requiem aeternam и перешел к Kyrie eleison. Мое сознание расширилось, и я в реальности пережил то, что до того старательно старался представить по книге! Я жил жизнью всех существ: соседей по коммуналке, водителя проехавшего под окнами грузовика, рыб в реке, морских червей, роющихся в иле в южных морях, и даже каких-то уж совсем неведомых инопланетян из неведомых звездных систем. Мое тело почти совсем перестало быть центром или фокусом самосознания, да и самосознание уже мало походило на привычное. Я блаженствовал, на глаза навернулись слезы. Kyrie eleison сменилось Dies Irae… Постепенно я возвращался в свое обычное состояние. Согласованная и вполне концептуализированная реальность заполнила органы чувств и мой внутренний мир. С тех пор я не переживал ничего подобного, хотя и очень стремился к этому. Но и сейчас, через семнадцать лет, услышав первые звуки моцартовского «Реквиема», что-то во мне шевелится, и старое впечатление, ушедшая вглубь подсознания сан-скара (или васана?)[32], кажется, готова воскреснуть вновь, готова… Но никогда не воскресает. Дня три после этого переживания я ходил сам не свой, весь мой мир перевернулся: я открыл иные измерения собственного бытия. Этот краткий (несколько минут!) опыт определил все мои последующие интересы, в том числе и сугубо профессиональные: я погрузился в восточную (индийскую и китайскую) философию, трансперсональную психологию и даже некоторое время практиковал йогу (и уже отнюдь не по Рамачара-ке). Я не стал просветленным мудрецом, Буддой, риши или святым, но из меня получился, смею думать, вполне приличный трансперсоналист и специалист по религиозным психопрактикам. И все-таки чувство Tat tvam asi, «Ты — То еси», не оставляет меня и, тешу себя этой мыслью, делает меня лучше, чем я мог бы быть, не имея его.
Как яркий свет в магическом кристалле,
Луна отражена в воде морской.
Сама светя иной, чужой тоской,
Подобно искре в мировом фиале.
И берега иные ближе стали,
К ним через бездны перекинут мост.
Дождями орошен, расцвел погост,
И праотцев потомки вызывали.
И женихи взирали на невест,
Любви ответного алкая взгляда,
Святых паломники достигли мест,
Уж истолок бессмертье лунный пест,
Изгнав из плоти скверны соков яда,
Зажегся в небе ясной ночью Южный Крест.
Глава IV, в которой молодой талант отправляется в Порт Ароматов, где он страдает от жары, тогда как ученые мужи внимают его рассуждениям
Итак, рано утром следующего дня я покинул свой дом, отклонив побуждение Инны проводить меня, но высказав просьбу, чтобы она непременно встретила меня через неделю, и прибыл в аэропорт, где к своему искреннему изумлению встретился со Львом Петровичем Большаковым. Оказывается, он оформлялся сам, вне делегации и без контактов с москвичами (может,
Заговорившись, мы оба совершили серьезную ошибку: вместо того чтобы оформить багаж прямо до Гонконга, мы оформили его до Вены, упустив из виду, что багаж выдают уже за паспортным контролем в зоне, в которую нас просто не пустят по причине отсутствия транзитной визы. Увы, эту ошибку мы осознали только в воздухе, когда что-либо менять было уже поздно.
В Вене мы вначале попробовали получить транзитную визу прямо в отделе иммиграции аэропорта, но нас вежливо, но вполне определенно послали в посольство в Москву. Поскольку в Москву было тоже уже не попасть, пришлось смириться со своей судьбой и отказаться от надежды увидеть венские улицы и воды Дуная. Вместо этого мы отправились в центр обслуживания пассажиров и там после долгих пререканий нам все-таки переоформили багаж на Гонконг. Затем мы зарегистрировались на гонконгский рейс и предались вынужденному безделью, ибо до посадки у нас оставалось еще пять часов. Точнее, бездельничал только я; Лев уселся писать свой доклад, поскольку не удосужился сделать это дома. Поистине, нет худа без добра. Я же принялся слоняться по транзитной зоне аэропорта и за два часа изучил ее в деталях. Чашечка относительно приличного кофе с венской выпечкой завершила мои похождения, после чего я уселся на скамейку близ магазина «Caviar House», в котором по совершенно безумным ценам продавалась иранская (не российская!) черная икра и всякие приспособления (ножики и прочее) для правильного ее потребления. Поскольку ни икра, ни тем более приспособления не были мне нужны, я предался самосозерцанию. В ходе оного я обнаружил, что хотя мое противоестественное влечение к контакту с Андреем Королевым несколько ослабло, но тем не менее никуда не делось. Мне даже захотелось вот прямо сейчас из Вены позвонить ему и сказать… Впрочем, что мне хотелось ему сказать, я так и не понял, а потому отменил и звонок. Наконец объявили посадку, я нашел Льва Петровича, и мы вместе отправились в наш «Боинг» компании «Лауда Эйр».
Полет в Гонконг мне запомнился прежде всего тем, что нас закармливали, причем очень вкусной и сытной едой. Нас кормили, когда мы пролетали над Болгарией и Турцией, нас кормили, когда мы летели над Бирмой, и нас снова кормили после вылета из Бангкока, где у нас была кратковременная посадка. В последнюю кормежку я с трудом заставил себя поесть, ибо был еще вполне сыт, но очень хотел пить, а когда хочешь пить, то еда уж вовсе не к чему.
На электронной карте в передней части салона было видно, что мы аккуратно облетаем Камбоджу прямо по пограничной линии, не вторгаясь в ее воздушное пространство. Полоска Вьетнама, Южно-китайское море, и пилот объявляет снижение перед посадкой в городе Гонконге, называемом на нормативном китайском языке Сянганом, — Порту Ароматов. Крыло самолета пронеслось прямо над бирюзовой морской волной, возникла и исчезла то ли бухта, то ли залив с живописными островками и рыболовным суденышком «Принцесса Востока», легкий толчок, и вот мы уже покидаем чрево нашего «Боинга». Сянган, ни хао![33]
Нас не подогнали к терминалу, поэтому надо было выйти на свежий воздух, сесть в автобус и уже на нем доехать до здания аэропорта. Когда я вышел на свет Божий из чрева самолета, то первое, что почувствовал, была волна влажного жара, окатившая меня с головы до ног. Погода была питерская, пасмурная, накрапывал дождик, и я поначалу по наивности решил, что это жар от перегревшегося двигателя самолета. Увы! Уже через минуту от данной версии пришлось отказаться: горячим был сам воздух, Гонконг располагался в настоящей русской парилке. И чувство постоянного пребывания в этой парилке стало моим главным и отнюдь не самым приятным впечатлением от Гонконга. Сказать, что я все время потел, значит не сказать ничего. Я был подобен мокрой курице — никакие платки и салфетки не помогали, и в конце концов я просто перестал вытирать пот, ограничиваясь лишь обсушкой глаз, когда я переставал что-либо видеть или когда их уж слишком щипало. Рубашки после прогулок можно было выжимать, что я и делал. На улице стояла невыносимая жара независимо от того, пасмурным или солнечным был день. И с наступлением темноты я мог петь вместе с оперным князем Игорем: «Мне ночь не шлет надежды на спасенье». Зато под крышей университета, магазинов, лавочек и гостиницы было просто холодно, благодаря исправно работающим кондиционерам. Этот холод манил, призывая зайти в любую ближайшую лавочку, но и страшил: разгоряченное, мокрое от пота тело становилось легкой и привлекательной добычей для вредоносных микроорганизмов, несущих с собой в лучшем случае ОРЗ, а в худшем — пневмонию. Меня, однако, на этот раз Бог миловал. Но вернемся в аэропорт.
После прохождения паспортного контроля, осуществлявшегося насупленными девами, своим суровым видом, видимо, воплощавшими идею неотвратимости законного возмездия вершителям беззакония, пытающимся проникнуть на территорию КНР и ее особого района — Гонконга, мы с Большаковым вышли в холл, где сразу же увидели европейской внешности даму, державшую в руках транспарант с нашими именами. Вокруг дамы толпились московские коллеги, которые, как выяснилось, прилетели в Гонконг несколькими часами ранее, причем прямо из Москвы (мораль: хочешь ездить на конференции на халяву, то бишь за счет оргкомитетов, — будешь летать в Париж через Сингапур). Нас погрузили в автобус без кондиционера, но с открытыми окнами и повезли в гостиницу. Я наслаждался подлинно китайским запахом — той специфической смесью пряностей и уж не знаю чего, с которой вы встречаетесь везде в китайском мире, будь то континентальный Китай, Тайвань или Гонконг. Наверно, сюда можно присоединить и Сингапур, но в Сингапуре я не был. Впрочем, при тамошнем маниакальном стремлении к чистоте операционной, китайский дух могли и извести… Один мой знакомый австралиец, часто ездивший в Юго-Восточную Азию, говорил мне, что в Сингапуре неприятно чисто, в Бангкоке неприятно грязно, а в Куала-Лумпуре приятно грязно. С материковой части Гонконга, Коулуна, мы переехали на остров и остановились у вполне приличной гостиницы «Charter». После того как нам выдали наш «кэш», суточные, и мы расселились (я получил удобный одноместный номер с одним недостатком: кондиционер работал так, что в комнате было или холодно, как на полюсе, или почти так же жарко, как на улице; пришлось мириться с морозом), настало время для ужина (для начала пошли в «Макдоналдс», с китайской кухней решили разбираться не торопясь и постепенно) и променада по набережной близ сияющих рекламой, как в советском фильме средней руки о разлагающемся капиталистическом Западе, небоскребов.