Таинственное происшествие в Сайлз
Шрифт:
— Мой отец — англичанин, а мать — русская.
— А, теперь понятно…
— Что понятно? — резко спросила Мэри.
— Понятно, почему во всем вашем облике чувствуется что-то отстраненное и необычное.
— Мать считалась красавицей. Я ее не помню — она умерла, когда я была совсем ребенком. По словам отца, мама по ошибке приняла слишком большую дозу снотворного.
Мэри на мгновение замолчала, затем продолжала:
— Отец тяжело переживал ее смерть. Через некоторое время он поступил на дипломатическую службу, и мы начали разъезжать по свету. К 23 годам
Она тяжело вздохнула.
— Но неожиданно умер отец, почти ничего не оставив мне в наследство. Мне пришлось поселиться у своей престарелой тетки в Йоркшире. Естественно, после стольких лет, проведенных с отцом, жизнь в сельской глуши казалась ужасной — унылая скука и монотонность тамошнего существования просто сводили меня с ума.
— Да, я вас прекрасно понимаю.
— И вот в это время я встретила Джона. Конечно, с точки зрения тетушки, о лучшей партии нельзя было и мечтать. Но я думала не о деньгах — единственное, чего мне хотелось, — это выбраться поскорее из сельской глуши, из соседских сплетен и ворчания тетушки
Я нахмурился.
— Поймите меня правильно, — продолжала Мэри, — я откровенно призналась Джону, что он мне нравится, очень нравится, но это, конечно, не любовь. Я сказала, что потом, возможно, смогу его полюбить, но тогда он был мне просто симпатичен, не больше. Однако Джон посчитал, что этого достаточно, и сделал мне предложение.
Мэри прервала свой рассказ и внимательно посмотрела мне в глаза
— Кажется, да, я уверена, что поначалу он меня очень любил. Но мы с Джоном слишком разные люди. Вскоре после свадьбы наступило охлаждение, а затем я ему и вовсе надоела. Говорить об этом неприятно, мистер Хастингс, но я хочу быть с вами полностью откровенной. К тому же сейчас мне это безразлично — все уже позади.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что покидаю Стайлз навсегда.
— Вы с Джоном купили другой дом?
— Нет, Джон, наверное, останется здесь, но я скоро уеду.
— Вы хотите его оставить?
— Да!
— Но почему?
После долгого молчания Мэри тихо ответила:
— Потому что для меня дороже всего… свобода.
Я подумал о девственных лесах, о полях и реках, обо всем, что именуется свободой для такого человека, как Мэри Кавендиш. Но в своих бедах она виновата сама, — лишь гордость и высокомерие не позволяют Мэри жить счастливой семейной жизнью.
Вдруг она всхлипнула и тихо произнесла:
— Стайлз — это тюрьма.
— Я понимаю, но, Мэри, вы поступаете слишком опрометчиво.
— Опрометчиво? Вы просто ничего не знаете!
И тут я сказал фразу, о которой сразу пожалел.
— Вам известно, что доктор Бауэрстайн арестован?
Лицо Мэри мгновенно стало холодным и непроницаемым.
— Джон заботливо сообщил мне об этом сегодня утром.
— И вы знаете причину ареста?
— Конечно. Он же немецкий шпион! Манинг давно его подозревал.
Мэри говорила совершенно спокойно. Неужели арест Бауэрстайна ее нисколько не волнует? Она взглянула на цветочную
— Цветы уже совсем завяли. Надо срезать новые.
И, еле заметно кивнув на прощание, она вышла в сад.
Да, наверное, Мэри безразлична к судьбе Бауэрстайна. Не может же она до такой степени скрывать свои чувства!
На следующее утро ни Пуаро, ни полицейские в усадьбе не появлялись. Зато к обеду разрешилась загадка последнего из четырех писем, отправленных миссис Инглторп в тот роковой вечер. Не сумев в свое время определить адресата, мы решили не ломать над этим голову — рано или поздно все прояснится само собой. Так и случилось. Почтальон принес письмо, отправленное французской музыкальной фирмой. В нем говорилось, что чек миссис Инглторп получен, но, к сожалению, ноты, которые она просит, разыскать не удалось. Итак, наши надежды на то, что четвертое письмо поможет пролить свет на убийство, оказались напрасными.
Перед чаем я решил прогуляться до Листвэйз и сообщить Пуаро про письмо, но привратник сказал, что мой друг снова уехал. — Опять в Лондон?
— Нет, сэр, на этот раз в Тэдминстер. Сказал, что хочет навестить какую-то леди. Она там в госпитале работает.
— Вот болван! — воскликнул я, раздраженный забывчивостью Пуаро и тем, что напрасно сходил в Листвэйз — Я же говорил ему, что по средам Цинция не работает. Ладно, когда мсье Пуаро вернется, скажите, что его ожидают в Стайлз.
— Хорошо, сэр, я передам.
Весь вечер я ожидал прихода Пуаро, но он так и не появился. Не было его и на следующий день.
После обеда Лоуренс отвел меня в сторону и спросил, не собираюсь ли я навестить своего друга.
— Нет, — сказал я раздраженно, — хватит с меня, если Пуаро захочет, он и сам может сюда прийти.
— Очень жаль, — хмуро пробормотал Лоуренс.
— А что случилось? Если дело серьезное, я, так и быть, схожу в Листвэйз — в последний раз!
— Ничего серьезного. Просто, если увидите мистера Пуаро, передайте ему, — Лоуренс снизил голос до шепота, — что я нашел еще одну кофейную чашку.
Сказать по правде, я уже давно забыл про «послание» Пуаро, и слова Лоуренса подстегнули мое любопытство.
Итак, я снова отправился в Листвэйз. На этот раз Пуаро был у себя. Он сидел в кресле, полностью погруженный в свои мысли. Лицо его было чрезвычайно бледным.
— Пуаро, вы не заболели? — спросил я озабоченно.
— Нет, друг мой, все в порядке. Но передо мной встала очень серьезная проблема.
— Отдавать ли преступника в руки правосудия или оставить его на свободе? — спросил я с улыбкой.
Как ни странно, Пуаро утвердительно кивнул.
— Да, как сказано у вашего Шекспира: «Говорить или не говорить — вот в чем вопрос».
Я был так удивлен, что даже не поправил своего друга.
— Пуаро, вы шутите!
— Нет, Хастингс, речь идет о вещи, к которой я всегда относился серьезно.
— А именно?
— Я говорю о счастье женщины!
Взглянув на меня, Пуаро грустно улыбнулся и продолжал:
— Пришло время действовать, а я не знаю, имею ли я на это право. Игра слишком рискованна.