Таинственный пасьянс
Шрифт:
Наконец он произнёс:
— По-моему, я даже понимаю законы космоса, чем причину, по которой дама уезжает из дома без всяких объяснений.
— Может, она сама этого не знает, — заметил я.
Больше мы во время обеда не говорили. Подозреваю, что мы оба пытались понять, действительно ли мы хотим найти маму в Афинах.
После обеда мы прогулялись по теплоходу. Папашка показывал на офицеров и матросов и объяснял мне, что означают полоски и знаки отличия у
Вечером папашка сказал, что намерен ненадолго зайти в бар. Я предпочёл не заводить дискуссии на эту тему, но сказал, что пойду в каюту и буду читать Дональда.
Думаю, он даже обрадовался, что остался один. Что же касается меня, я уже размышлял над тем, что же такое Фроде собирался рассказать Хансу Пекарю когда они сидели и смотрели на селение карликов.
Словом, в каюте я собирался читать отнюдь не про Дональда. Может быть, я в то лето понял, что перерос и Дональда, и подобное чтиво.
Во всяком случае, в тот день я понял одну вещь: отныне философствует уже не только папашка. Понемногу я тоже стал философствовать.
ДЕВЯТКА ТРЕФ
…сладкий, искристый на вид напиток, имеющий шипучий вкус…
"— Хорошо, что мы ушли оттуда, — начал старик с длинной седой бородой.
Он долго не спускал с меня глаз.
— Я боялся, что ты им что-нибудь скажешь, — продолжал он.
Только теперь он отвёл глаза. Показав на селение, он поёжился и спросил:
— Ты ведь ничего им не сказал?
— Боюсь, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил я.
— Ты прав. Я начал не с того конца.
Я с пониманием кивнул.
— Если есть другой конец, то было бы неплохо начать с него, — согласился я.
— Aber nat"urlich! — воскликнул он. — Но прежде всего ты должен ответить на один важный вопрос. Ты знаешь, какое сегодня число?
— Не совсем точно, — признался я. — Должно быть, начало октября.
— Меня главным образом интересует не число, а год, — сказал он.
— Тысяча восемьсот сорок второй, — ответил я, и тут до меня как будто стало что-то доходить.
Старик кивнул.
— Это случилось ровно пятьдесят два года назад, мой мальчик.
— Ты уже так давно живёшь
— Да, уже так давно. — Он снова кивнул.
Из угла глаза у него скатилась слеза. Она ползла по щеке, но он даже не постарался её стереть.
— В октябре тысяча семьсот девяностого года мы вышли из Мехико, — сказал он. — После нескольких дней пути наш бриг потерпел кораблекрушение. Вся команда погибла вместе с судном, но я ухватился за бревно, плававшее среди обломков. В конце концов я всё-таки добрался до земли…
Он глубоко задумался и замолчал. Я рассказал, что тоже попал на этот остров в результате кораблекрушения.
Он грустно кивнул и продолжал:
— Ты сказал "остров", я тоже так думал. Но можем ли мы с уверенностью сказать, что это именно остров? Я прожил здесь больше пятидесяти лет и много бродил по тому, что мы называем островом. Однако мне ни разу не удалось найти дорогу обратно к морю.
— Значит, это очень большой остров, — заметил я.
— Которого нет ни на одной карте мира? — Он посмотрел на меня.
— А может, мы попали не на остров, а на берег американского континента? — предположил я. — Или Африки, коли на то пошло. Кто знает, сколько времени мы были добычей течения, прежде чем нас вынесло на берег?
Старик грустно покачал головой.
— И в Америке, и в Африке живут люди, молодой человек.
— Но если это не остров и не один из больших континентов, то что же это тогда такое?
— Что-то совсем другое, — пробормотал он.
И опять глубоко задумался.
— Карлики, — сказал я наконец. — Ты сейчас думаешь о них?
Не ответив на мой вопрос, он спросил:
— Ты уверен, что попал сюда из внешнего мира? Ведь ты тоже не из местных?
Я тоже? Значит, он всё-таки думал о карликах!
— Я нанялся на судно в Гамбурге, — сказал я.
— Правда? А я сам из Любека…
— Вообще-то я тоже из Любека. В Гамбурге я нанялся на норвежскую шхуну, но родился я в Любеке.
— Неужели? Тогда ты прежде всего должен рассказать мне, что случилось в Европе за те пятьдесят лет, что меня там не было!