Таинственный возлюбленный
Шрифт:
Через несколько мгновений придя в себя, она с омерзением сдернула с руки кольцо и захлопнула книгу. Ужас предстоящего смешался для нее с ужасом открытия постыдных внутренних тайн церковной жизни. Она сразу вспомнила и услышанные в детстве рассказы о том, как под Жероной осушали кладбище за монастырем и обнаружили там целые кучи костей новорожденных младенцев, а в Таррагоне один монах обесчестил всех девушек, посвятивших себя Богу. Тогда она воспринимала это лишь как страшные сказки, а теперь… А теперь для нее с новой силой вдруг зазвучали слова матери Памфилы, которая в первые же дни привела ее к склепу, где в одной из ниш, увенчанных разбитым распятием, была какая-то могила.
— Эта сестра, — пояснила настоятельница, — в сопровождении
Прометавшись всю ночь без сна, Клаудиа поняла, что пока ее спасением по-прежнему является лишь все то же ее обоюдоострое оружие: молчание и послушание.
Наутро она, не скрывая своей томной бледности, вернула аббатисе книгу.
— Какое усердие, Анна!
— Я читала всю ночь, амма.
— И, надеюсь, насладилась вполне?
Клаудиа подняла на мать Агнес ясные глаза.
— Я не столь совершенна в вопросах построения Града Божьего и потому прошу вас дать мне в помощницы какую-нибудь сестру постарше, дабы она разъяснила мне все тонкости.
Настоятельница пришла в восторг от такого оборота дела и немедленно указала девочке на сестру Антонию, девушку лет семнадцати, веселую и бойкую, но с прозрачными, ничего не выражающими глазами. Сестра Антония была одной из тех, кого мать Агнес привезла с собой из Малаги. Сойтись с нею Клаудии не составило особого труда: она умела располагать к себе людей, а несколько намеков на то, что она, дворянка, не гнушается обществом дочери торговца, несколько партий с ней в тутэ, несколько переписанных нот — и Антония посчитала Клаудию своей лучшей подругой.
— Надо же, какая ты простая! — не переставала восхищаться монахиня. — А все говорят, что ты гордячка. И как здорово, что мы с тобой подружились! Теперь можно завертеть столько всего интересного! — И Антония уже тянула губы к ее уху, то ли для того, чтобы сообщить что-то неприличное, то ли для поцелуя. Но Клаудиа, выслушивая ее нашептывания, быстро вновь надевала на себя свою броню прилежания и замкнутости, и Антонии приходилось отступать.
Так за несколько месяцев притворства Клаудии удалось узнать больше, чем за три года настоящего труда и благочестивой жизни. Кардинал де Вальябрига регулярно справлялся о ней и посылал то несколько бутылок французского вина, то вольную греческую комедию, то даже румяна или пудру. И то, что было для нее гнетущим позором и ужасом, остальными в обители воспринималось почему-то как величайшее везение, и сама настоятельница, передавая подарки, глядела на Клаудиу почти влюбленными глазами. Как правило, все, кроме книг, девушка отдавала в обитель, и потом часто видела то яркую краску на щеках аббатисы, то бокал вина на ее столе. Аббатиса все чаще приглашала Клаудиу разделить с ней трапезу и вела долгие бессмысленные разговоры ни о чем. Она крала у Клаудии время от занятий, которые стали ее убежищем вдвойне, и доводила девочку почти до озноба своими жадными взглядами и ласковыми прикосновениями. Эти взгляды скоро стали беспокоить девушку гораздо больше кардинальских подарков. Вальябрига был в Мадриде, а мать Агнес — за стеной.
И однажды Клаудиа не выдержала и впрямую спросила об этом у Антонии.
— Сестра Антония, скажи, а почему мать аббатиса в последнее время смотрит на меня как-то странно? И так со мной ласкова?
Антония долго хохотала, но потом ответила:
— Ой, сестра Анна, знаешь что, лучше не говори об этом больше никогда и ни с кем, кроме меня. А за это я готова раскрыть тебе еще одну тайну.
При этих словах Клаудиа почувствовала, что теперь ей придется залезть в монастырскую грязь еще глубже, но, в конце концов, она уже достаточно взрослая, и чем больше узнает теперь, тем легче ей будет потом найти возможность покончить с этой ужасной монастырской жизнью. «Право, лучше
— Так расскажи мне скорей, сестра Антония.
— Хорошо, только придется тебе немного подождать…
Через несколько дней, в один из ненастных осенних вечеров, когда ветер дьяволом выл в монастырских башнях, Антония, лукаво улыбаясь, с видом заговорщицы предложила Клаудии прогуляться по саду. Лил дождь, подрясники прилипали к телу, но Антония шла в темноте уверенно, словно днем. Наконец, в глубине сада показалась небольшая, едва различимая в ночи часовня. В отличие от той часовни, в которой Клаудиа ожидала своего пострига, эта находилась на территории монастыря, но никем не посещалась и всегда была заперта на замок. Она в числе одной из немногих построек сохранилась при нападении, то ли благодаря своей заброшенности, то ли просто по недостатку времени у грабителей, рыскавших внутри монастыря.
— Это один из павильонов уединения, — удивилась Клаудиа. — Зачем мы сюда пришли? Он ведь заперт, а ключ только у настоятельницы и… — Но она не закончила фразы, ибо уже в следующее мгновение Антония жестом фокусника достала из кармана ключ и с тихим смехом открыла тяжелую, набухшую дверь.
Войдя внутрь, в кромешный мрак и сырость, она сунула Клаудии в руку огарок свечи, тщательно заперла часовню изнутри и, взяв Клаудиу за руку, подвела ее к алтарю. Затем сестра Антония отодвинула в сторону аналой, и удивленная Клаудиа увидела, что под ним скрывалось большое отверстие в полу. Антония взяла у Клаудии потухшую от пахнувшего снизу холода свечу и за руку повела по каменной лестнице вниз, предложив идти осторожно, чтобы не оступиться.
— Может, зажжем свечу? — предложила Клаудиа, чувствуя, что ей становится просто физически плохо от липкого мрака и потной горячей руки Антонии.
— Нет, нельзя, — торопливо шепнула та и еще сильнее стиснула пальцы.
Они долго шли по подземелью, касаясь осклизлых стен, пока не достигли новых ступеней и не стали подниматься. Тут вдруг сестра Антония горячо прошептала Клаудии в ухо:
— Если тебе дорога жизнь, ступай тихо, как мышь, и не подавай никаких признаков жизни.
Теперь они оказались где-то наверху, ибо неподалеку тускло поблескивало маленькое оконце. Клаудиа хотела было подойти и попытаться рассмотреть, где они, но Антония вдруг зачем-то легла прямо на пол.
— Подойди сюда и делай, как я, — жестами приказала она.
Дрожа от холода и омерзения, Клаудиа последовала указаниям Антонии, и они вдвоем прильнули к щели среди мусора и сухих листьев. Перед ними, освещенная несколькими свечами, была видна просторная комната, в которой Клаудиа сразу же узнала покои настоятельницы.
Стояла глубокая ночь, но мать Агнес находилась в обществе послушницы, лицо которой было скрыто покрывалом, и новенькой девятилетней девочки, появившейся в монастыре на днях. С голубиным воркованием все трое делали такое, чему Клаудиа не знала даже названия… Бедная Клаудиа и не подозревала, что их строгая мать-настоятельница может быть настолько нежной и ласковой.
Сколько пролежали они так на ледяном полу, Клаудиа не помнила — наверное, на какое-то время она просто потеряла сознание. Наконец, Антония дернула ее за рукав.
— Уходим, быстро! Вышла луна — а нам еще надо пробраться обратно.
По подземному коридору они бежали уже бегом, и только на воздухе, где ненастье неожиданно сменилось ясной лунной ночью, Антония, довольная произведенным на подругу впечатлением, пояснила:
— На языке матери Агнес это называется «платонической любовью». А если тебя интересуют более интимные подробности, приходи завтра ночью ко мне в келью. Я вижу, с тобой можно иметь дело. — И она сунула в руку Клаудии ключ, который та механически взяла. — Этим ключом открываются в монастыре любые двери, кроме тех, что ведут наружу. Отдашь мне его завтра.