Таинство
Шрифт:
За годы странствий у Уилла было несколько встреч, по которым он мог представить, как это будет: он встречался с мужчинами и женщинами, имеющими такую же власть, какой наделены Джекоб и Роза. Жрица из Эфиопии, чья речь, невзирая на множество религиозных символов, висевших у нее шее (христианских и не только), напоминала поэтический поток сознания, и это наводило на мысль, что она черпает вдохновение из источника, установить который непросто. Шаман из Сан-Лазана (Уилл наблюдал, как он раскачивается и поет перед алтарем, заваленным маргаритками) угостил его священными грибами — теонанакатлами, или божественной плотью,
День был спокойный и прохладный, тучи полностью закрыли небо. Уилл неторопливо дошел до развилки — когда-то с этой точки ему было видно здание Суда. Но не теперь. Деревья, которые тридцать лет назад торчали хилыми прутиками, теперь стали разлапистыми и закрывали перспективу. Он остановился, только чтобы прикурить еще одну сигарету, и двинулся дальше. Позади была, наверное, уже половина пути, когда Уилл начал подозревать, что допущение, сделанное им на развилке, было ошибочным. Хотя деревья в самом деле стали большими и живая изгородь подросла, но теперь-то он точно должен видеть крышу Суда. Уилл пошел дальше, и по мере приближения к концу пути подозрения переросли в уверенность. Здание Суда снесли.
Не было нужды перебираться через живую изгородь, чтобы оказаться в поле, над которым раньше возвышался этот дом. Теперь тут были ворота, через которые, как решил Уилл, вывозили строительный мусор. Но луг пахать не стали, и он зарос сорняками. Уилл перелез через ворота (их, по-видимому, не открывали много лет) и пошел по высокой траве, пока не оказался у остатков фундамента. Между камней пробивались трава и полевые цветы, но Уилл смог понять планировку здания, пройдя по этому остову. Вот тут был коридор, который вел в зал заседаний. Здесь он нашел заблудившуюся овцу. В этом месте стояло судейское кресло, а вот тут — да-да, именно тут — Джекоб поставил стол…
«Живя или умирая…
…помоги ему, Господь; помоги, Господь, им обоим…
..мы питаем огонь».
Как давно это было. Но все же он стоял там, где уже был когда-то, и словно опять стал мальчишкой. Блеклый воздух вокруг сгущался, будто горение огня подпитывалось мотыльками. Слезы навернулись Уиллу на глаза, слезы раскаяния за содеянное, жалости к себе — ведь в своем сердце он так и не искупил грехи. Трава и камни под ногами исчезли. Уилл знал, что если разрыдается, то не сможет держать себя в руках.
— Не делай этого, — сказал он, отирая слезы с глаз.
Сегодня он не имеет права идти на поводу у скорби. Завтра — может быть: когда он встретится со Стипом и разыграет свою мрачную игру, то позволит себе расслабиться. Но не теперь, в открытом поле, где его слабость легко заметить.
Он поднял голову, обвел взглядом холмы и живую изгородь. Может быть, он уже опоздал. Возможно, Стип наблюдает за ним, как крылатый хищник, оценивающий, насколько серьезно ранен зверь, и ждет (сколько раз точно так же приходилось ждать самому Уиллу) момента истины, когда объект наблюдения зальется слезами отчаяния и покажет свое истинное лицо. В поисках названия для второй книги Уилл составил список слов, имеющих отношение к смерти, и изучал их целый месяц, а то и больше, мысленно переставляя так и сяк, пока не выучил наизусть. И вот теперь они сами собой
«Конь бледный и пляска смерти», «Мертвец и кляча», «Глиняное ложе», «Последний приют», «Дом в конце пути»…
Последнее было главным претендентом на название: оно описывало могилу, в которой вот-вот должны были оказаться герои его фотографий, как место неминуемого возвращения. Думать об этом сейчас, когда он стоял в миле от отцовского дома, было тяжело. У Уилла возникло чувство обреченности.
«Хватит цепляться за отчаяние», — сказал он себе.
Нужно было уходить отсюда. И быстро. Он перемахнул через ворота и, не оглядываясь, двинулся по дороге решительной походкой человека, у которого больше нет дел там, откуда он ушел. Сигареты кончились, и он направился в деревню — купить пачку. Уилл с радостью увидел, что на улицах полно народа. Ему было приятно попадаться на глаза людям, занятым обычными делами: они покупали овощи, трепали языком, покрикивали на детей. В газетном киоске он услышал ленивый разговор о Празднике урожая. Женщина за прилавком (явно дочь миссис Моррис, которой во времена юности Уилла принадлежал киоск) говорила, что она не против того, чтобы людей завлекали в церковь всякими трюками, но когда службу превращают в развлечение, тут она категорически возражает.
— А что такого, если будет и развлечение? — спрашивала ее покупательница.
— Я думаю, так мы покатимся по наклонной, — ответила мисс Моррис. — Дальше у нас начнутся танцы в проходах между скамей.
— Все лучше, чем спать во время службы, — заметила, хохотнув, другая женщина и, взяв плитку шоколада, отошла.
Этот разговор был не таким безобидным, как могло показаться, потому что мисс Моррис кипела от злости, когда повернулась к Уиллу.
— Он вызывает разногласия? Я имею в виду Праздник урожая, — сказал Уилл.
— Не-е, — ответила она, слегка недовольная собой, — просто Фрэнни всегда знает, как меня завести.
— Фрэнни?
— Да.
— Фрэнни Каннингхэм? Я сейчас вернусь за сигаретами…
Он выскочил из киоска, посмотрел направо и налево в поисках женщины, которая только что прошла мимо. Она уже была на противоположной стороне улицы — шла, на ходу откусывая от шоколадки.
— Фрэнни! — крикнул он и, уворачиваясь от машин, бросился наперехват.
Она услышал свое имя и теперь смотрела на него. По выражению ее лица было ясно, что она его не узнает, а вот он (теперь, когда увидел ее лицо анфас) узнал Фрэнни. Она слегка располнела, каштановые волосы сильно поседели. Но прежнее выражение напряженного внимания и веснушки никуда не исчезли.
— Мы знакомы? — спросила она, когда он добежал до тротуара.
— О да, — усмехнулся он. — Фрэнни, это я, Уилл.
— Боже мой… — выдохнула она. — Я не… то есть… ты же был..
— В киоске. Да. Мы прошли мимо друг друга.
Она распростерла объятия, и Уилл прижался к ней, обнимая с такой же радостью, с какой она обнимала его.
— Уилл, Уилл, Уилл, — повторяла Фрэнни. — Вот это замечательно. Да, но какое несчастье с твоим отцом.
— Ты знаешь?
— Все знают, — сказала она. — В Бернт-Йарли нет тайн. Ну конечно, это не совсем так. — Она посмотрела на него едва ли не с озорством. — И потом твой отец вроде как знаменитость. Шервуд каждый день видит его в пабе — он там выступает с речами. Как у него дела?