Таис
Шрифт:
Разбуженные шумом соседи один за другим отворяли окна и, протирая глаза, недоумевали, откуда такой дым. Полуодетые люди выбегали на площадь и подходили к костру.
– Что тут такое?
– спрашивали они.
Среди них были торговцы, у которых Таис обычно покупала ткани и благовония; они испуганно вытягивали желтые, сухие шеи и силились уразуметь происходящее. На площади появлялись молодые кутилы, возвращавшиеся с ужина в сопровождении рабов; увенчанные цветами, в развевающихся туниках, они останавливались возле костра и громко кричали. Все возраставшая толпа зевак вскоре узнала, что это Таис, по внушению антинойского настоятеля,
Купцы думали: "Таис уезжает отсюда; больше не придется ничего ей продавать; даже подумать об этом страшно. Что с нами станется без нее? Этот монах лишил ее рассудка. Он нас разоряет. Как правители допускают это? К чему же тогда служит закон? Неужели в Александрии перевелись блюстители порядка? Таис не думает ни о нас, ни о наших женах, пи о бедных наших детишках. Такой поступок - всенародный срам. Надо силой удержать ее в городе".
А юноши думали: "Если Таис отречется от забав и любви - значит, конец самым милым нашим развлечениям. Она была немеркнущей славой театра, сладчайшим его очарованием. Она радовала даже тех, кто не обладал ею. Женщины, которых любили, были любимы благодаря ей; не было поцелуя, в котором она хоть чуточку не принимала бы участия, ибо она была негою среди нег, и одно только сознание, что она среди нас, уже побуждало к наслаждениям". Так думали юноши, а один из них, по имени Церонт, которому случалось держать ее в объятиях:, кричал, что это злодейское похищение, и хулил бога, именуемого Христом. Всеми поведение Таис сурово осуждалось:
– Это постыдное бегство!
– Подлое предательство!
– Она лишает нас куска хлеба!
– Она увозит с собою приданое наших дочерей!
– Пусть по крайней мере расплатится за венки, которые я ей продал!
– И за шестьдесят платьев, которые она мне заказала!
– Она задолжала всем вокруг!
– Кто же теперь будет представлять Ифигепию, Электру и Поликсену? Даже красавцу Полибу не сыграть так, как играла она.
– До чего же грустно станет жить на свете, когда дверь ее будет заколочена!
– Она была лучезарной звездой, ясным месяцем на александрийском небе.
Теперь уже на площадь собрались все наиболее известные в городе нищие слепцы, безногие, расслабленные; они ползали в ногах у богачей и стенали:
– Как мы будем жить без Таис? Ведь она кормила нас! Двести несчастных каждый день насыщалось крохами с ее стола, а когда ее любовники уходили от нее, они в избытке счастья мимоходом бросали нам пригоршни сребреников.
Сновавшие в толпе воры испускали оглушительные вопли и толкались, чтобы вызвать еще большую сумятицу и, пользуясь ею, украсть какую-нибудь ценную вещь.
В этой сутолоке один только старик Фаддей, торговавший милетской шерстью и тарентским льном, человек, которому Таис задолжала крупную сумму денег, был спокоен н молчалив. Прислушиваясь и искоса взирая на окружающих, он поглаживал свою козлиную бородку и о чем-то размышлял. Наконец он подошел к юному Церонту и, потянув его за рукав, прошептал:
– Красавец патриций, избранник Таис! Неужели ты допустишь, чтобы какой-то монах отнял ее у тебя?
– Клянусь Поллуксом и его сестрой , это ему не удастся!
– воскликнул Церонт.
– Я поговорю с Таис и, не хвалясь, ручаюсь, что она послушается скорее меня, чем этого черномазого лапифа. Расступись! Чернь, расступись!
И, расталкивая мужчин, сшибая старух, раскидывая ногою детей, он пробрался к Таис, отвел
– Красавица, взгляни на меня, вспомни и скажи: неужели ты в самом деле отказываешься от любви?
Но Пафнутий бросился между Таис и Церонтом.
– Нечестивец, - вскричал он, - трепещи! Только коснись ее - и умрешь на месте. Она священна, она достояние божье.
– Прочь, обезьяна!
– крикнул взбешенный юноша.
– Дай мне поговорить с подругой, иначе я схвачу теСя за бороду и сволоку твою мерзкую тушу на костер, чтобы она поджарилась, как колбаса.
И он протянул руку к Таис. Но монах с такой неожиданной силой оттолкнул его, что Церонт пошатнулся и упал навзничь у самого костра, в рассыпавшиеся уголья.
Тем временем Фаддей переходил от одного к другому, драл уши рабам, целовал руки хозяевам, науськивая и тех и других на Пафнутия; уже образовалась кучка людей, которые решительно наступали на монаха-похитителя. Церонт поднялся, задыхаясь от дыма и бешенства, с испачканным лицом и опаленными волосами. Он разразился бранью на богов и присоединился к нападающим, позади которых ползли, потрясая костылями, нищие. Вскоре Пафнутия окружила толпа людей, которые грозили кулаками, размахивали палками и кричали: "Смерть ему!"
– На виселицу монаха! На виселицу!
– - Нет, бросьте его в костер. Сожгите его живьем!
Пафнутий схватил свою прекрасную добычу и прижал ее к сердцу.
– Нечестивцы!
– кричал он громовым голосом.
– Не пытайтесь отнять голубицу у господнего орла. Лучше последуйте примеру этой женщины и обменяйте свою грязь па золото. Отрекитесь подобно ей от ложных богатств; вы воображаете, будто владеете имя, а в действительности они владеют вами. Спешите: близок день, и долготерпение божие подходит к концу. Покайтесь, исповедуйтесь в своих грехах, плачьте и молитесь. Грядите по стопам Таис. Возненавидьте преступления ваши, они не меньше преступлений Таис. Кто из вас, бедняков и богачей, купцов и воинов, рабов, прославленных граждан, кто осмелится перед лицом бога сказать, что он лучше этой блудницы? Вы - ходячая нечисть, и только благодаря дивному милосердию божьему вы не обратились еще в потоки зловонной грязи.
Он говорил, а в глазах его сверкали молнии; казалось, из уст его вылетают рдеющие угли, и толпа поневоле слушала его.
Но старый Фаддей не унимался. Он подбирал камни и устричные раковины, прятал их в складки своей туники, затем, не решаясь бросить их сам, потихоньку совал их в руки нищих. Вскоре в воздух полетели камни, а ловко брошенная раковина рассекла Пафнутию лоб. Кровь, струившаяся по темному лику мученика, капля за каплей стекала наголову кающейся, как воды нового крещения. Пафнутий прижимал к себе Таис, ее нежное тело страдало от прикосновения к грубой власянице монаха, и она чувствовала, как все ее существо пронизывается трепетом ужаса, отвращения и блаженства.
В это мгновенье какой-то богато одетый человек с венком на голове растолкал разъяренную толпу и воскликнул:
– Стой! Стой! Этот монах - мой брат.
То был Никий. Он только что закрыл глаза философу Евкриту и тенерь возвращался домой; выйдя на площадь, он увидел дымящийся костер, Таис в рубище и Пафнутия, стоящего под градом камней. Это не особенно удивило его, ибо он вообще ничему не удивлялся.
Он повторял:
– Стойте, говорю я вам! Пощадите моего старого друга. Славный Пафнутий достоин уважения!