Так близко, так далеко...
Шрифт:
Вдруг он осёкся. И со дна его прозрачных глаз-озёр медленно выплыл страх.
— Что? — спросил бригадир, держа на отлете горячий утюг. — Рукавицы, да?.. Вроде же все сдали...
— Всё в порядке, — заспешил я. — Даже — наоборот. Фирма, видите ли, подбила окончательный итог и сочла возможным выдать бригаде премию. За-а... трудовой энтузиазм и стопроцентную сохранность спецодежды.
Бригадир залез под эту фразу в штаны и теперь смущённо боролся с заупрямившейся молнией. Он, кажется, не очень «просекал»
Бригадир не поверил. Во всяком случае, он застыл. И тут я обнаружил, что под волосами у него, кроме глаз, имеется ещё рот, который может открываться. И весьма широко.
Немая сцена эта длилась довольно долго. Я уже решил, что бригадир не оживеет вовсе, превратится в изваяние, в памятник самому себе. Чудная получилась бы скульптура: «Молодой мужчина с раскрытым ртом, застёгивающий ширинку».
Но бригадир всё же преодолел шоковое состояние.: Забыв о своём важном занятии, он пробормотал: «Щас... ребят позову», — и, хватаясь за стенки, вышел из бытовки...
Второй раз за этот странный день я возвращался домой в приподнятом настроении. Но теперешняя моя радость отличалась от недавнего языческого ликования: она была сознательной, спокойной и чуточку горделивой. Я подкормил терзавшего меня «зверя» благородным поступком, и оставшиеся сто восемьдесят рублей больше не казались мне упавшими с неба. Пришло ощущение законности своей доли. Деньги приятно отяжеляли карман. Я шагал неторопливо, враскачку, с достоинством хорошо «подкалымившего» работяги. Я даже зашёл в магазин и купил бутылку водки. Жаль только, обмыть «калым» было не с кем: Серёжа укатил обратно на дачу.
...Под дверью моей квартиры одиноко сидел Савелий Прыглов. Сидел он на «дипломатке», вытянув ноги и упёршись плечами в стену. Крохотная замшевая кепочка, казавшаяся на большой голове Савелия случайно упавшим осенним листиком, была сдвинута на глаза: Прыглов дремал.
«Вот кстати, — подумал я. — Мы ведь с ним весной дачу так и не вспрыснули. Правда, магарыч, по обычаю, с продавшего полагается, да какая разница». И подумав так, я весело сказал:
— Эге! Кого я вижу! Сколько лет, сколько зим!
Савелий очнулся. Встал, захрустев коленками. Лицо у него было прокисшее.
— Вот, старик, какие бывают люди, — жалобно заговорил он, когда мы вошли в квартиру. — Какие есть бессовестные люди... Даже не знаю, с чего начать. Неудобно даже, честное слово...
— А что такое? В чём дело?
— Да помнишь, я тебе тахту оставил? Лежанку?
Я вспомнил тахту. Горбатое сооружение с выпирающими пружинами. На другой день после заезда мы выбросили её, а потом мало-помалу изрубили на дрова.
— Понимаешь, какая штука... чужая она была. Подружка жены нам её подарила. Ну, не подарила, а так отдала:
Признаться Савелию, что мы давно сожгли тахту, я не смог. Представил сразу, как скажу это, а он понимающе опустит глаза: дескать, заливай-заливай, так я тебе и поверил.
Я достал свой «калым» и, злясь на себя, отсчитал восемьдесят рублей.
При виде пачки денег в моих руках Савелий быстро начал смелеть.
— Старичок! — сказал он уже вполне бойко. — Я там ещё велосипед бросил. Дермовенький, конечно. Ему и цена-то — четвертная. Но, понимаешь, сунулся на днях в магазин — новый купить, а там одни дамские. Ты как, сам его перегонишь?
— В смысле? — не понял я.
— Ну, сядешь поутрянке — и пошёл. Вместо физзарядки. К обеду в городе будешь.
Нет, он не издевался. Искренне, прямо-таки лучисто глядя мне в глаза, он предлагал... самоубийство. Такого велосипедиста, как я, на сорокакилометровой бетонке от Верхних Пискунов до города могли задавить сорок раз.
Подавив вздох, я прибавил к отсчитанным деньгам четвертную.
— Время — деньги, старик, а? Понимаю тебя, понимаю, — Савелий вдруг засеменил, побежал вокруг стола, заприплясывал как-то. — Тогда уж набрось и за плащ. За болоньевый. Поди, рыбачить в нём ходишь. Ходишь ведь, старик?
Я понял, наконец, что Прыглов пришёл грабить меня — намеренно и обдуманно. Слишком поздно понял: большая половина денег уже лежала в правой кучке, и Савелий, мягко толкаясь животом, теснил меня от них.
— Савелий, — попросил я, — скажи сразу: сколько всего?
— Хе-хе, старик, хо-хо! — снова засуетился Савелий. — Молодец, уважаю! — и резко посерьёзнел: — Я в общем-то прикинул. Погляди вот...
Он протянул мне счёт. Как в ресторане. Длинный список барахла перечислен был в этом историческом документе — начиная с тахты и кончая резиновыми сапогами, которых я в глаза не видел. Внизу стояла итоговая сумма. Я посмотрел на неё и содрогнулся. Это уже походило на мистику! Под жирной чертой было написано: «Всего— 180 р.».
У меня же оставалось только сто семьдесят пять. И ещё мелочь. От мелочи Савелий отказался.
— Ладно, пусть будет сто семьдесят пять, — вздохнул он, укладывая деньги в «дипломатку» и подозрительно косясь на оттопыривающийся борт моего пиджака. Я поймал его взгляд и вспомнил про бутылку.
— Савелий! — воскликнул я с лихостью человека, которому больше нечего терять. — Давай хоть отметим это дело, что ли. Вмажем, а! Или как там... засадим!
Прыглов не видел бутылки и мое великодушное предложение истолковал посвоему: