Так было…(Тайны войны-2)
Шрифт:
— Разрешите обратиться, — козырнул старшина. Что сказать дальше, он еще не придумал. «Вот влипли…».
Наборщик незаметно потянул его за рукав, чуть слышно шепнул:
— Пошли…
Зина выжидающе смотрела на вошедших.
— Мы… Мы из части, в которой служил ваш супруг — старший политрук товарищ Воронцов… Извините, зашли наведаться. Может, вам нужно что…
— Спасибо! — Зина тоже не знала, как себя вести.
Старшина кашлянул. Наступило неловкое молчание.
— Разрешите идти… До свиданьица!..
В это время из-за ширмы, расшитой китайским узором, послышался голос ребенка:
—
— Вова, ты еще не спишь. Как тебе не стыдно!
— Ну, мама, я только отдам папке подарок… Ты же обещала…
— Ах, как ты мне надоел! Спи…
Но мальчуган не сдавался. Он выскользнул из-за ширмы. Босой, в голубой фланелевой пижаме, бледненький и худой, он остановился перед двумя здоровяками, казавшимися еще более громоздкими в своих дубленых полушубках. Вовка внимательно их рассматривал большущими глазами. Личико малыша казалось совсем прозрачным. Он походил на малька, только что вылупившегося из икринки, — одни глаза и прозрачное тельце.
— Мама, где моя коробка?
— Не знаю.
Вовка встал на коленки, пошарил в углу, извлек из своего тайника папиросную коробку от «Северной Пальмиры», раскрыл ее, посмотрел и подошел к столу.
— Дядя, можно у вас взять папироску?
— Возьми… — Розанову хотелось, чтобы поскорей кончилась эта сцена.
Вовка положил папироску в коробку и протянул ее старшине:
— Когда папка вернется, передайте ему… Только обязательно. Это я насобирал ему… Дайте я заверну в газету.
— Владимир, сейчас же иди спать. — Зина сердилась на сына. Ей стало не по себе.
— Обязательно передадим. Обязательно. Разрешите идти, товарищ подполковник!
Старшина и старший наборщик спустились по лестнице, остановились у парадного и посмотрели друг на друга:
— Ну и ну!..
Во дворе одиноко бродил какой-то мальчуган в нахлобученной шапчонке и расстегнутом пальто. Палкой он сбивал сосульки с крыши сарая. Сосульки со звоном падали на землю.
— Эй, парень, — окликнул его старшина, — твой отец где?
— На фронте убили.
Старшина подошел, протянул мальчику сверток:
— Держи, отдай матери.
Мальчуган недоверчиво протянул руки и опустил снова. Может, шутят?..
— Держи, держи… Гостинцы тебе…
Мальчуган прижал сверток к груди, шагнул в сторону, побежал к соседнему подъезду, оглянулся — как бы не передумали и уже издали крикнул, открывая ногой дверь:
— Спасибо!
Вышли из ворот, дошли до угла. Под фонарем остановились. Сержант раскрыл коробку, В ней лежало с полдюжины папирос.
— Разнокалиберные… Ниже «Казбека» нет.
— Эх, мать их так! — выругался старшина. — Брось ее к чертовой матери!
Сержант швырнул коробку на середину улицы.
— Дай закурить…
Свернули из газеты цигарки, насыпали махорки, послюнявили, прикурили. Расстроенные, оскорбленные за старшего политрука, молча зашагали к гостинице…
Они лежали под открытым небом в степи, огромные, как скирды, эти нагромождения бумажных коричневых мешков с ржаными солдатскими сухарями. И замаскировали их под колхозные скирды — поверх брезента, выгоревшего на солнце, навалили прошлогодней соломы. Никто не знал, что делать, куда девать сухари. Их были горы, а солдаты, что заворачивали
Еще зимой головной продовольственный склад армии выдвинули далеко вперед к Семи Колодезям — странное название для села в крымской безводной степи. Даже сейчас, зеленая по весне, степь была как пустыня. Какие колодцы! Только в редких бочажках стояла приторно теплая вода, горько-соленая на вкус, такая, что пить ее было невозможно.
Когда в декабре наши войска штормовой ночью переправились через пролив и вскоре заняли весь Керченский полуостров, многим казалось, что это уже навсегда, накрепко, что от Москвы и от Керчи началось изгнание оккупантов из Советской России. Потому и армейские склады выдвинули поближе к фронту — готовился новый удар на Феодосию и Севастополь. Но немцы сами перешли в контрнаступление, упредив на несколько дней новый мощный удар двух полков советских дивизий. Фронт был взломан, и вражеские части снова устремились к проливу.
Была середина мая, южное солнце немилосердно жгло степи, без дорог отступали колонны войск, шли пехотные и артиллерийские части. Над степью висели желтобрюхие коршуны, и, конечно, никто не думал о ржаных сухарях, лежавших навалом в открытой степи. Только начальник продовольственного отдела армии — невысокий, щупленьким интендантский майор с ввалившимися щеками и потемневшими скулами — суетился вокруг штабелей. Николаю Занину он казался странным и немного смешным со своими заботами о ржаных сухарях. Казалось, что интендант готов был сам рассовывать сухари по солдатским вещевым мешкам. Наконец, когда мимо Семи Колодезей прошел основной поток отступающих войск и, не ровен час, с запада могли появиться немцы, начальник продовольственного отдела сказал:
— Ничего не поделаешь, надо рвать, Взрывчатка у тебя есть, сапер?
— Немного, на все не хватит, — ответил Занин. Он стоял с расстегнутым воротом гимнастерки, потемневшей на спине от пота. Николай чуть не на голову был выше майора.
— Тогда будем жечь. Бензин в машине. — Начпрод кивнул на полуторку, стоявшую невдалеке. Под ее короткой тенью на корточках сидел водитель, изнемогая от зноя. Он поднялся и вместе с саперами принялся носить трофейные канистры с бензином.
Николая Занина начпрод перехватил где то на дороге, вероятно километрах в двадцати от Семи Колодезей, и убедил свернуть к складам. Как и в финскую кампанию, Занин командовал отдельным саперным батальоном. Война застала его на юге, он попал в Приморскую армию, зимой форсировал пролив, а теперь снова отступал на Керчь, еще не представляя себе до конца последствий разразившейся военной катастрофы. Николай так и не знал фамилии «узкоколейного» майора, как шутливо называл интендантских работников. Начпрод сначала что-то приказывал, требовал, ссылался на какой-то строжайший приказ Военного Совета оказывать ему, начальнику продотдела, всяческое содействие. Под конец майор взмолился и начал уговаривать Занина; если саперы не помогут, головной склад попадет к немцам. Это убедило больше любых угроз.