Так говорил Каганович
Шрифт:
Каганович остался верен главным идеалам собственной жизни.
«Да, были люди…» Не мы.
Пять лет я встречаюсь с ним и постоянно веду дневник, подробно записывая наши беседы и телефонные разговоры. Для этой книги я старался исключить из дневника повторы, ибо один и тот же эпизод бывало, рассказывался не однажды. Я выбрал то, что, как мне кажется, может представить интерес для читателя – по крайней мере, мне самому это было интересно. Думается, интересно еще и потому, что это устные рассказы, ибо так, как говоришь, не напишешь.
Итак, прочтите то,
– Слушайте сюда, – как любит шутливо приговаривать Лазарь Моисеевич.
Феликс Чуев
Май 1991 года
ЗНАКОМСТВО
26 декабря 1986 года.
Сегодня впервые был у Лазаря Моисеевича Кагановича. Давно собирался к нему, еще Молотову говорил об этом. Несколько раз на даче Вячеслава Михайловича был свидетелем, как они перезванивались по телефону. И вот недавно, полтора месяца тому, похоронили Молотова. На похоронах, верней, на поминках в молотовской квартире на улице Грановского, я познакомился с дочерью Кагановича, Маей Лазаревной. Она сказала, что отец знает про меня Со слов Молотова и пригласила в гости. И вот примерно неделю назад я ей позвонил, и мы договорились, что я приеду в пятницу, в 17 часов.
Фрунзенская набережная, 50, квартира 384. Девятый подъезд, 6-й этаж. Большущий дом сталинской постройки с высокими потолками. Позвонил, верней, нажал круглую кнопку звонка, дверь открыла дочь, предварительно спросив, кто там. «А то знаете…, – извиняющимся тоном сказала она, открыв дверь, – к нам разные рвутся…»
Небогатая квартира. Старая изношенная мебель, напоминающая казенную. Бедней, чем у Молотова. Тому хоть дачу предоставили. У Кагановича дачи нет. Машины тоже нет.
…Он сидел в кресле у стены перед небольшим металлическим столиком, поворачивающемся на оси. Рядом – костыли, и на стене от их касаний в одном месте отбита штукатурка. Он передвигается на костылях уже, наверно, больше года. А так – выглядит все-таки бодро для своих 93 лет. Седые виски, седые усы.
Темно-коричневая рубаха навыпуск. Раза два во время беседы он расстегивал пуговицу и поправлял лямку майки. Иногда покручивал усы…
На стенах – несколько фотографий. Портрет жены Марии Марковны, сам он в кругу семьи, а также два снимка, сделанных на 50-ти и 60-ти-летие Сталина. Сталин, Ворошилов, Орджоникидзе, Киров и Каганович с бородой – никогда не видел раньше такой фотографии.
Телефон Кагановича записан давно. Я раза два звонил ему, никто не поднимал трубку, но у меня было предчувствие, что увижусь я с ним только после смерти Молотова.
Я разделся в прихожей, вошел в комнату, мы поздоровались за руку. Каганович сказал, что знает мои стихи.
– Вам, наверно, лет около пятидесяти?
– Сорок пять, – ответил я.
– Феликсом назвали в честь
– Нет, летчик. Коммунист.
– Значит, интернационалист, – сделал вывод Каганович.
Заговорили о недавней кончине Молотова.
– Он умер, значит, от воспаления легких? – спросил Каганович.
– Да, – отвечаю, – а крепкий был. Когда он заболел, я звонил Тане и Сарре Михайловне (домработница и племянница жены. – Ф. Ч.), они сказали: «Скоро он вернется из больницы, и вы сразу к нам приедете».
– Несколько неожиданно, – говорит Мая Лазаревна.
– В апреле, год тому назад, больше года, я его видел, – говорит Каганович.
– Еще рюмочку выпивал, – говорю я.
– До закона? – спрашивает Мая Лазаревна.
– Нет, вот день рождения его был 9 марта, он речь произнес. 97-й год ему пошёл.
– Я читал то, что было напечатано о нем в «Московских новостях», – говорит Каганович.
– Ерунда, не верьте, – говорю я.
– Мы верим всему, что в газетах, привыкли так, – замечает дочь.
– Я тоже так привык, – отвечаю, – но мне сказали, что Молотову это даже не показывали, чтоб не расстраивать. Он так и не видел. Четыре года назад Евгений Джугашвили, внук Сталина, привез к нему журналистку, и она написала, что якобы он сказал: «Хочу дожить до ста лет».
– Да, да, «живу счастливо», – подхватывает Каганович. – Не похоже на него.
– На него не похоже, не в его ключе. У него критический ум. Смотрел трезво. Я их понимаю: они хотели показать, что он живой.
– Кто это – они? – спрашивает Каганович.
– Журналисты, – отвечаю.
– Только ли журналисты? Такую вещь не могли печатать без какого-нибудь разрешения.
– Газета, которую мало кто читает, – отвечаю. – Возможно, за границей написали о нем чепуху…
– То решили у нас что-то напечатать, – соглашается Каганович, – что он живой, что он хорошо живет…
– Что у него пенсия большая.
– Возможно, написали за границей, что он плохо живет. Я думаю, что это не без ведома… Политическая штука. Акт политический.
Мы немного помолчали.
– Мы работали вместе, тридцать лет в ЦК, – заговорил Каганович. – Я познакомился с ним в революцию. В июле Семнадцатого года, когда я приехал в Петроград. А он ведал информацией, информационным аппаратом ЦК. И вот я вместе с другими – Аросев, Мальцев… А вы с ним как познакомились?
– Я написал стихи, за которые меня ругали при Хрущеве. Большие неприятности были. До сих пор не напечатаны. Мне сказали, что он прочитал эти стихи, ему они понравились, и меня пригласили к нему.
– Это очень похвально, – говорит Каганович, – что вы в то время написали такое стихотворение.
– Это было время, когда обливали грязью Сталина, потом ломали ему памятники. Я учился в институте энергетическом, на втором курсе. Мне восемнадцать лет было.
– Восемнадцать лет, на втором курсе, – повторяет Каганович.