Так говорил Ландау
Шрифт:
— Жрец науки — это тот, кто жрёт за счёт науки, — раздался голос Ландау.
Через день фраза о жрецах науки разнеслась по всему городу.
Разумеется, человек, претендующий на роль лидера в своей отрасли знаний, должен быть специалистом экстра-класса. В теоретической физике Ландау знал всё. Было время, когда его ученики не всегда могли понять работы друг друга, Дау понимал всех.
Работал он очень много. Часами не выходил из своей комнаты, порой не слышал телефонных звонков, и когда жена тихонько приоткрывала дверь, она заставала его пишущим в его обычной позе — полулёжа. Ему приходилось отрывать себя от работы, и однажды он с сожалением
— Как бы было хорошо, если бы можно было работать часов двадцать в день. А то ведь мы используем свой мозг процентов на десять!
Представьте себе очень молодого преподавателя. На первой же лекции он заявил студентам: «Меня зовут Дау, я ненавижу, когда меня зовут Львом Давидовичем». Это не помешало ему стать одним из самых уважаемых лекторов. По окончании занятий его ожидала целая толпа студентов, он отвечал на вопросы и часто подолгу беседовал с ними.
Это было общение с людьми, без которого Дау не мог жить. Недаром впоследствии, выводя свою формулу счастья, Дау сделает общение одной из трёх составляющих счастливой жизни, по его подсчётам каждый должен уделять общению с людьми треть времени.
Юрий Румер, друг и соавтор Ландау, писал о нём довольно много. В одной из своих статей он как бы подводит итоги.
«За что же Ландау пользовался такой любовью и таким уважением у учеников, коллег, во всем научном мире? Поражала научная честность Ландау. Он никогда не делал вид, что понимает вопрос или работу, чтобы отделаться фразой, брошенной с высоты своего величия. Правда, близкие товарищи замечали, что иногда он отмежевывается от вопроса замечанием: «Ну, это меня не интересует». Но вскоре оказывалось, что он не забывает заданных ему вопросов. Если вопрос был стоящий, Ландау некоторое время спустя выдавал ответ. Он не старел, вместе с расширением объёма физических знаний рос и совершенствовался его талант».
— У меня не телосложение, а теловычитание, — говорил о себе Дау, считавший себя «активно некрасивым». Он ошибался. Один из его друзей как-то заметил: «Всё дело в том, что Дау нравился интеллигентным женщинам, а ему нравились подавальщицы».
Быть может, его фотография оставила бы вас равнодушными, но стоило ему начать говорить, он преображался. Эти лучистые, огненные глаза, радостная улыбка, приветливость — всё располагало к нему. Добавьте к этому обаяние, которому поддавались все.
Лучше всех описал внешность Льва Ландау профессор Тель-Авивского университета Александр Воронель. В радиоинтервью его попросили рассказать о внешности Дау, он на мгновение умолк, а потом вдруг сказал: «Он был похож на оленёнка. Да, на оленёнка был похож».
Это то единственное слово, которое нельзя заменить никаким другим. Испиши десять страниц, лучше не скажешь. Оленёнок, он и есть оленёнок. В Дау, несомненно, было что-то от Бэмби.
Призвание
Когда что-то мешало Льву Давидовичу заниматься физикой, он просто заболевал от огорчения. В студенческие годы он одно время занимался по восемнадцать-двадцать часов в сутки, нажил бессоницу, пришлось обращаться к врачу, который категорически запретил ночные занятия. Надо сказать, что Дау вообще внимательно относился к своему здоровью. В зрелые годы
Они прожили вместе четверть века, и это были нелёгкие годы. Кора умела превратить обед в маленький праздник. Она отлично готовила, и кухня у неё сияла чистотой, словом, это была превосходная хозяйка, но главное, она следила за мужем, как за ребёнком. Иначе и быть не могло. Когда он работал, то о еде совершенно забывал. Дау часами не выходил из своей комнаты…
А потом, высоко поднимая ноги, вытягивая носок, размахивая руками и строя немыслимые рожи, он появлялся на кухне. От многочасовых занятий затекали конечности, надо было их размять. В детстве он меня пугал, и я как-то спросила, почему он гримасничает. Он ответил цитатой из «Ревизора»: «Они люди, конечно, учёные, но имеют очень странные поступки, натурально неразлучные с учёным званием. Один из них, например вот этот, что имеет толстое лицо, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак. Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно ещё ничего, может быть, оно там и нужно так, об этом я не могу судить…»
Дау держался просто, ему не было нужды напускать на себя важность, его авторитет держался на исключительных работах, на знаниях. И когда речь заходила о том или ином в физике, Льва Давидовича прежде всего интересовало, что он конкретно сделал. Если же ему пытались доказать, что, мол, хотя выдающихся работ у этого субъекта и нет, но зато он очень порядочный, Дау отвечал:
— Нельзя делать научную карьеру на одной порядочности. Это неминуемо приведёт к тому, что не будет ни науки, ни порядочности.
Что же касается тех деятелей, которые недостаток способностей и знаний пытаются заменить важным видом, Дау относился к ним с величайшим презрением и не упускал случая вывести на чистую воду. По его терминологии, это были «кислощенцы», от известного выражения «профессор кислых щей».
Лев Давидович весьма недоверчиво относился к научным сенсациям: «Люди, услышав о каком-нибудь необыкновенном явлении в науке или в жизни, начинают предлагать для их объяснения малоправдоподобные гипотезы. А следовало бы в первую очередь рассмотреть простейшее объяснение — что все это — враньё».
По четвергам, в 11.00, открывая свой семинар, Дау говорил: «Точность — вежливость королей».
Лев Давидович уделял ученикам много времени. Он, правда, не давал им тем и порой повторял: «Думать за вас не будет никто! Я не подрядился за вас мыслить».
Однако он всегда внимательно выслушивал ученика, и тот знал, что Дау всегда найдёт для этого время.
«Начиная работать и углубляясь в какую-то определённую узкую область, теоретик должен a priori владеть исходными представлениями и методами всех разделов теоретической физики, и это открывает для него возможность использования далёких аналогий, не связанных, на первый взгляд, результатов и тем самым способствует развитию интуитивного физического мышления».
Эти слова Ландау приводит в своих воспоминаниях один из его учеников, академик Юрий Каган.
Другой ученик, Борис Иоффе, как-то услышал от учителя:
— Как вы можете решать задачу, если вы заранее не знаете ответа?
По мнению Бориса Иоффе, Ландау очень был бы нам нужен сейчас не только как физик, прокладывающий новые пути в науке, научный лидер, но и как человек, поддерживающий своим авторитетом чистую моральную атмосферу в науке, бескомпромиссный враг всякой фальши и суесловия.