Так говорил Заратустра
Шрифт:
И угасающей звезде подобны деяния добродетели вашей; свет ее еще в пути и блуждает в пространстве — когда же завершит он путь свой?
Так и свет добродетели вашей все еще в пути, даже когда деяние уже свершилось. Пусть мертво оно и предано забвению: свет его все еще блуждает в пространстве.
Да будет добродетель ваша Самостью вашей, а не чем-то посторонним, личиной, покровом: вот истина глубин души вашей, вы, добродетельные!
Правда, есть такие, для кого добродетель — это корчи под ударами бича: и вы довольно наслушались воплей их!
Для некоторых
А иных тянет вниз: это дьявол искушает их. Но чем больше они опускаются, тем ярче разгораются у них глаза и тем сильнее вожделеют они к богу своему.
О, и такие вопли достигали ушей ваших, добродетельные: «То, что не я, то и есть мой Бог и добродетель».
Встречаются еще и другие, которые передвигаются с трудом, и при этом скрипят, как телеги, нагруженные тяжелыми камнями: эти много толкуют о достоинстве и добродетели: тормоза свои называют они добродетелью!
Бывают еще и такие, что подобны часам с ежедневным заводом; они исправно выполняют свое «тик-так» и хотят, чтобы это «тик-так» почитали за добродетель.
Поистине, они особенно забавляют меня: где только ни встречу я такие часы, я буду заводить их насмешкой своей — пусть они тикают мне!
А другие гордятся горстью справедливости и во имя ее клевещут на все: так весь мир тонет в несправедливости их.
О, как дурно звучит в их устах слово «добродетель»! И когда говорят они: «Я справедлив», то всегда слышится в этом: «Я отмщен!» [2] .
2
В немецком языке слова «gerecht» — справедливый и «ger"acht» — отмщенный, произносятся одинаково.
Своей добродетелью они готовы выцарапать глаза врагам своим; и лишь для того они возносятся, чтобы унизить других.
Немало и таких, что сидят в своем болоте и вещают: «Добродетель — это смирно сидеть в болоте.
Мы никого не кусаем и обходим стороной всякого, кто кусается, и во всем держимся мнений, которым нас научили».
Опять же, встречаются любители поз, которые считают, что добродетель — это своего рода поза.
Колена их всегда преклонены и руки молитвенно сложены, чтобы славословить добродетель, но сердцу их она неведома.
Нередко можно встретить и таких, которые считают за добродетель говорить: «Добродетель необходима»; а в глубине души верят только в необходимость полиции.
Некоторые же не умеют разглядеть в людях высокое и считают за добродетель видеть вблизи их низменное: так дурной глаз свой считают они добродетелью.
Одни хотят приобретать знания и возвыситься, и это называют добродетелью; другие хотят от всего отказаться и быть низвергнутыми, и тоже называют это добродетелью.
И вот — почти все думают,
Но не затем пришел Заратустра, чтобы сказать всем этим лжецам и глупцам: «Что знаете вы о добродетели? Что можете вы знать о ней?».
А для того, чтобы отвратить вас, друзья мои, от старых слов, которым научились вы у глупцов и лжецов:
от слов: «награда», «воздаяние», «наказание», «месть во имя справедливости».
Чтобы утомились вы говорить так: «Такой-то поступок хорош, ибо нет в нем себялюбия».
О друзья мои! Пусть Самость ваша проявляется во всяком поступке, как мать в ребенке своем: такими да будут речи ваши о добродетели!
Поистине, я отнял у вас сотню слов и любимые игрушки добродетели вашей; и теперь, словно дети, сердитесь вы на меня.
Они играли у моря — и вот набежала волна и смыла игрушки: теперь плачут они.
Но эта же самая волна принесет им новые игрушки и новые пестрые раковины рассыплет перед ними.
Тогда утешатся они; и подобно им, обретете и вы, друзья мои, утешение и новые пестрые раковины!
Так говорил Заратустра.
О толпе
Жизнь — источник радости; но всюду, где пьет толпа, родники отравлены.
Я люблю все чистое; я не переношу зрелища оскаленных морд и жажды нечистых.
Они бросили взор свой в родник: и вот — светится мне оттуда мерзкая улыбка их.
Священную воду отравили они похотью; а когда свои грязные сны назвали радостью, отравили еще и слова.
Негодует пламя, когда кладут они в огонь жертвенника свои сырые сердца; сам дух кипит и дымится, когда они приближаются к огню.
Приторным и гнилым делается плод в их руке; в сухой валежник обращает их взор плодоносящее дерево.
И многие отвернувшиеся от жизни отвратились только от толпы: ибо не хотели разделять с ней ни воды, ни огня, ни плодов.
И многие уходившие в пустыню к хищным зверям и изнемогавшие там от жажды, лишь не хотели сидеть у водоема вместе с грязными погонщиками верблюдов.
И многие, приходившие опустошением и градом на плодородные поля, всего лишь хотели поставить пяту свою на глотку толпы, чтобы заткнуть ее.
Знать, что самой жизни нужны вражда, и смерть, и кресты для распятий, — это еще не тот кусок, которым давился я больше всего.
Но когда вопрошал я, вопрос застревал в горле у меня: как? неужели жизни нужна и эта сволочь?
Нужны отравленные источники, зловонные костры, грязные сны и черви в хлебе жизни?
И не ненависть, а отвращение жадно пожирало жизнь мою! О, как часто тяготился я даже духом своим, когда обнаружил, что и у этого сброда есть дух!
И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они называют господством: мелочно торговаться за власть с толпой!