Так кто же развалил Союз?

Мороз Олег Павлович

Вячеслав Кебич (в ту пору белорусский премьер):

«Подписание Беловежских соглашений о распаде СССР в 1991 году было спонтанным… Вся эта поездка задумывалась не с целью подписания этого договора (о ликвидации СССР). Я твердо уверен, что ни я, ни Шушкевич, ни Кравчук, ни Фокин с украинской стороны не знали, что будет подготовлен и подписан такой документ. Все это знал один Ельцин… Правда, возможно, даже Ельцин не думал, что появится именно такой документ… У него было одно единственное желание - свергнуть Горбачева, не поделить власть, а свергнуть».

(Как видим, даже бывшие высокопоставленные деятели поддерживают этот миф).

Станислав Шушкевич также уверяет, что решение о прекращении существования СССР, по

крайней мере, для него самого, фактически было спонтанным, сформировавшимся в течение нескольких часов. «Мы собрались 7 декабря 1991 года в Вискулях, чтобы обсудить вопросы поставок нефти и газа на Украину и в Белоруссию», - говорил Шушкевич в интервью газете «Время новостей» (опубликовано 8 декабря 2006 года). Между тем, по его словам, «очень быстро стало понятно, что экономические проблемы невозможно решить без политического определения, кто есть кто». «В первый вечер, 7 декабря, мы поговорили буквально полчаса, когда возник вопрос, согласны ли мы подписаться под фразой, что СССР как геополитическая реальность и субъект международного права прекращает свое существование», - сказал Шушкевич.

Правда, по словам Шушкевича, «вопрос о распаде СССР назревал, но до встречи в резиденции никто прямо не говорил о необходимости констатировать тот факт, что Советский Союз уже практически развалился». Последним толчком к распаду страны, как считает Шушкевич, послужил августовский путч 1991 года. «После этого страна стала неуправляемой, появилось много опасностей, о которых тогда мы, правда, не говорили. Уже потом я понял, что мы, судя по всему, предотвратили югославский вариант».

Шушкевич вспоминает, что при подписании беловежских документов у него «никакого страха почему-то не было». Не было у него и «никакого чувства исторической значимости, величия или переживаний по поводу кончины этого монстра». «Все эти чувства, - говорит он, - в меня вбили позднее. Тогда я просто считал, что мы делаем нормальное дело, которое должно оздоровить обстановку на советском пространстве».

«Все трое знали, что речь пойдет о будущем Союза»

Одним из активных участников беловежских событий был Егор Гайдар, за месяц до них назначенный вице-премьером российского правительства. Об этих событиях мы с ним беседуем в апреле 2009 года. Интересуюсь, знал ли он, когда летел в Белоруссию, что будет происходить в Беловежской пуще, в Вискулях.

– Нет, не знал, - отвечает Гайдар, - Борис Николаевич попросил меня полететь с ним в Минск, сказав, что есть идея встретиться там с Кравчуком и Шушкевичем и обсудить с ними вопросы взаимодействия в этих сложившихся кризисных условиях.

– Вы хорошо помните, что в этот момент упоминалось имя Кравчука? Сначала ведь Ельцин вроде бы собирался встретиться только с Шушкевичем.

– Нет, к тому времени, когда Борис Николаевич дал мне указание лететь с ним, Кравчук уже упоминался.

– А другие, кто с вами летел из Москвы, знали о том историческом событии, которое должно там произойти? В печати ведь сообщалось, что состоятся всего-навсего экономические переговоры между Россией и Белоруссией?

– Это был первый этап той поездки. Сначала же мы полетели не в Вискули, а в Минск. В Минске у нас действительно были консультации с одними белорусами, только потом мы поехали в Вискули.

– То есть по степени информированности все были примерно в одинаковом положении?

– Да.

– Некоторые участники тех событий (Кравчук, Шушкевич, Кебич) уверяют, что все произошло достаточно спонтанно - никто ничего заранее не планировал. Впрочем, Кебич утверждает, что «все знал один Ельцин». Так ли это?

– Думаю, о том, что речь пойдет не только об экономических вопросах, но и о будущем Союза, знал не только Ельцин, - Кравчук и Шушкевич тоже знали… Что касается того «исключительного знания», которым будто бы обладал Ельцин… Было ощущение, что Борис Николаевич понимает: проблема есть - СССР зашел в тупик, что-то надо делать. Он понимает: масштабы ответственности огромны… Но у него в тот момент не было какого-то твердо выработанного окончательного

решения, в какую именно сторону надо повернуть судьбу страны… Ясно было, что предстоит переговорный процесс, что надо будет договариваться, что надо быть достаточно гибким… То, что надо договариваться, это было ясно всем участникам встречи. Но каким именно будет результат договоренности, в общем, по состоянию на вечер 7-го, никто не знал.

Вспоминает Леонид Кравчук…

В воспоминаниях участников беловежской эпопеи нередко встречаются неточности и противоречия. С одной стороны, можно объяснить это тем, что все волновались, при этом память работала избирательно: что-то в нее врезалось яркими картинами, что-то, напротив, оказалось незамеченным или даже искаженным. Вторая причина – кто-то из вспоминающих вольно или невольно желает отвести себе более важную роль в тех событиях, нежели она была на самом деле. Особенно это относится к Кравчуку. Правда, у него действительно была важная роль, но, возможно, по прошествии времени, ее хочется представить еще важнее.

Вот текст из его книги «Маємо те, що маємо...» («Имеем то, что имеем...»):

«7 декабря мне позвонил председатель белорусского парламента и пригласил в гости (раньше, мы видели, Кравчук говорил, что Шушкевич позвонил ему 6-го, но это еще мелочи.
– О.М.) Он сообщил, что в Минск прибыл президент Российской Федерации: руководители двух стран должны были подписать соглашение об экономическом сотрудничестве. Шушкевич подчеркнул, что Ельцин предлагает нам троим встретиться и обсудить (как было заранее запланировано) перспективы нового союзного соглашения. (Как видим, планы все-таки не ограничивались обсуждением одних только экономических проблем.
– О.М.)

По предложению белорусского лидера местом нашей встречи была избрана Беловежская пуща, заповедник в Брестской области неподалеку от польской границы. До декабря 91-го я там никогда не бывал, зато много о Пуще слышал: еще во времена Хрущева в беловежских охотничьих угодьях устраивали охоту для высоких должностных лиц, в том числе и для важных зарубежных гостей. Пуща оказалась действительно сказочным местом, но у нас времени на любование пейзажами не было.

7 декабря поздно вечером мы все собрались в резиденции «Вискули»: Борис Ельцин, Станислав Шушкевич, я, два премьера - Владимир Кебич и Витольд Фокин, а также российский госсекретарь Геннадий Бурбулис. За ужином решили официальные вопросы отложить на утро. В десять утра 8 декабря мы сели за стол переговоров. Полностью описывать те события не вижу смысла. Остановлюсь на ключевых, с моей точки зрения, эпизодах. Безусловно, все присутствующие знали об итогах недавнего референдума в Украине. Но я считал принципиальным максимально широко познакомить своих коллег по переговорному процессу с тем, что произошло в нашей стране несколькими днями раньше. Вскоре я убедился, что не ошибся. Даже не ожидал, что россияне и белорусы будут столь поражены результатами голосования, особенно в традиционно русскоязычных регионах - в Крыму, на юге и востоке Украины. То, что подавляющее большинство неукраинцев (а их в республике было около 14 миллионов) столь активно поддержало государственную независимость, оказалось для них настоящим открытием.

Это, как мне кажется, и стало поворотным моментом сложной встречи. Именно тогда мы все подсознательно почувствовали, что сегодня будет решена дальнейшая судьба Союза. Ельцин ничего не говорил, но смотрел на меня выжидательно. Очень красноречивым был и взгляд Шушкевича. Тогда я предложил перейти к непосредственному обсуждению будущего соглашения и ознакомил присутствующих с разработками моей команды. Обсуждение, продолжавшееся более двух часов, оказалось бурным и трудным. Как всегда бывает в подобных случаях, появился камень преткновения: имеют ли три государства право принимать решение о роспуске Союза, если создан он был с участием большего количества стран? После долгих дискуссий и консультаций с юристами мы наконец нашли компромисс.