Так начиналась легенда
Шрифт:
— Что же ты делаешь, парень?.. Мы с отцом чуть с ума не сошли.
Юра молчал, потупив голову.
— Альберт убить тебя грозится. Видать, крепко ты ему досадил.
Юра махнул рукой. Что-то новое появилось в его лице — взрослое, что ли?
— Чепуха!.. Понимаешь, мамань, я должен был что-то сделать… Должен! — Он мучительно сморщился, не в силах выразить словами владевшее им чувство.
— Я понимаю, сынок, — тихо сказала Анна Тимофеевна. — Только побереги себя. Теперь уже недолго осталось. Наши наступают.
— Ладно, маманя. Ты
— Может, тебе чего нужно?
— У меня все есть. А понадобится — вот мой связной. — Он с улыбкой кивнул на Настю. — Вы там тоже…
Он не договорил. Послышался слитный гул возвращающихся с работы бомбовозов. Юра выглянул наружу. Машины шли тем же четким строем, но теперь их осталось только пять.
— Видать, сбили одного, — вздохнула Анна Тимофеевна.
Нет, не сбили, хотя и ранили. Он появился над деревней и шел низко, почти задевая верхушки старых берез, темный хвост дыма тянулся за ним. Немцы открыли по самолету бешеный огонь. Пули дырявили фюзеляж. Самолет вспыхнул. Уже объятый пламенем, он развернулся и врезался в колонну немецких грузовиков у заправочной станции. Раздался взрыв, и все задернулось черным дымом.
Наши наступали. На востоке небо то и дело обливалось алым. И все нарастал грохот орудий, все ближе подходил фронт к Гжатску. Уже первые снаряды советской дальнобойной артиллерии разрывались на улицах Клушина. Гарнизон спешно эвакуировался.
Собирался в дорогу и беспокойный постоялец Гагариных Альберт. Подогнал к дому грузовичок, погрузил в машину движок, но оставил в сарае аккумуляторы и прочее оборудование, считая, что в ближайшее время оно ему не пригодится. Зато щедро напихал в кузов узлы с гагаринским имуществом: постелями, скатертями, занавесками, домашней утварью. Даже керосиновой лампой не побрезговал.
Анна Тимофеевна, стоя во дворе, срамила ворюгу:
— Куда же вы, герр Альберт? А ведь обещали супругу свою привезти и все семейство. Мы бы вас обухоживали, и дети наши, и внуки служили бы вам верой и правдой…
— Хальт мауль! — огрызнулся Альберт, втаскивая в грузовик старую швейную машинку.
— Ох ты! Ух ты! Испугал!.. А вещички побереги, они трудом и потом нажитые. Мы еще за ними в твой Мюнхен явимся.
Рука Альберта невольно потянулась к кобуре, но в опасной близости Алексей Иванович тесал жердину топоришком, и фельдфебель почел за лучшее не связываться.
— Руссише швейне! — процедил сквозь зубы привычное ругательство.
— Ан свиньей-то ты вышел!.. У нас все чисто. Мы на чужое барахло не заримся, в чужой карман лапу не суем…
Может, и нарвалась бы Анна Тимофеевна на крупные неприятности, но тут два советских дальнобойных снаряда разорвались рядом, через дорогу… Альберт прыгнул в кабину — и ходу.
Камень, пущенный меткой рукой ему вдогонку, пробил стеклышко, что аккурат позади водителя. Альберт схватился за шею и увидел на руке кровь.
— Их штербе! — произнес он жалобным голосом, уверенный, что его
Но, обнаружив, что жизнь еще теплится в нем, снова схватился за руль. Не дав машине опрокинуться в кювет, газанул до отказа.
— Хорошо, сынок, — одобрил Юрин бросок Алексей Иванович, — прямое попадание!
Немцы драпали из Клушина. Не в силах вывезти технику и оборудование, они взрывали зенитные установки, склады, поджигали все, что способно гореть. И улепетывали на грузовиках, пикапах, легковушках, мотоциклах, конных фурах, верхом на тяжеловозах.
За околицей, в Гжатской стороне, полицай Дронов и его прыщавый подручный пытаются уйти вместе с хозяевами. Но все машины и повозки переполнены, и мрачные автоматчики грубо отшвыривают своих вчерашних помощников, бьют по пальцам, суют прикладами в лица. Дронов действует молча и ожесточенно, он не привык никого щадить и не ждет от других снисхождения, но подручный совсем развалился.
— Родненькие, не бросайте!.. — молит он. — Миленькие, спасите!.. Мы-то, вам-то!.. Будьте отцами!..
Но весь этот жалкий лепет не производит никакого впечатления на профессионалов войны, озабоченных спасением собственной шкуры.
И тут более крепкому, сильному Дронову удалось наконец зацепиться за борт полуторки. Он подтянулся на руках, лег животом на борт. Пожилой солдат с косым шрамом через щеку хотел сбросить его, но толстый палач Бруно заступился за коллегу. Оказавшись в кузове, Дронов, то ли желая услужить немцам, то ли чтобы избавиться от лишнего свидетеля своих дел, поднял ногу в подкованном сапоге и тем же ударом, каким вышибал табуреты из-под осужденных, отбросил подручного.
Подручный упал на дорогу прямо под гусеницы бронетранспортера.
— Своего?! Сволочь!.. — взревел солдат со шрамом на лице и выбросил Дронова из грузовика.
Отскочив на обочину, Дронов в слепой ярости выхватил пистолет и открыл огонь по грузовику Автоматчик с бронетранспортера дал, не глядя, короткую очередь по Дронову. Полицай выронил пистолет, упал, скатился в кювет и пополз в поле, пятная снег темной кровью.
Красный флаг висит над дверью колхозного правления. Где-то весело, с переборами разливается гармонь.
Анна Тимофеевна с помощью Юры и Борьки перетаскивает в избу из землянки уцелевшее имущество, когда перед ними предстал глава семьи в дубленом полушубке и шапке-ушанке со звездочкой.
— Рядовой Гагарин убывает для прохождения воинской службы!
— Добился-таки! — всплеснула руками Анна Тимофеевна. — Да как тебе удалось?
А Юра и слова не мог молвить, пораженный блистательным обликом отца-воина.
— А я командованию минные поля показал и все проходы, — объяснил причину своего возвышения Алексей Иванович.
— Папаня, ты кто: пехотинец, артиллерист, сапер?.. — обретя дар речи, спросил Юра.
— Пехота. Царица полей, — горделиво ответил Гагарин.
— А где же твоя винтовка?