Так называемая личная жизнь

Симонов Константин Михайлович

–  Какого Васина?

–  Командира батальона.

–  В плен забрали вашего Васина, - сказал Пантелеев, неохотно возвращаясь в мыслях к событиям ночи.
– Среди убитых нет, значит, в плен забрали. Что он из себя представлял-то у вас?

–  Хороший командир батальона, - горячо сказал начальник штаба.
– Я его знаю с училища. И учился одним из первых, и кончил хорошо.

–  Кончил хорошо, - вес так же угрюмо сказал Пантелеев, - а войну начал плохо. А вы как училище кончили, тоже хорошо?

–  Средне, товарищ дивизионный комиссар.

–  Ну

вот, кончили средне, а теперь за командира батальона приходится вас оставлять. Доложите командиру полка. Где он, кстати?

–  Не знаю, товарищ дивизионный комиссар. Здесь его пока не было.

Пантелеев вздохнул. Вето желчь, которая накопилась у него за день, он, сливая по капле, оставлял до предстоящей встречи.

–  Комиссар полка ранен, и, как видно, тяжело, - сказал он.
– Как только стемнеет - вынесите. И теперь же тяните связь в роту, чтобы до полной темноты связь была! Понятно?

–  Понятно, товарищ дивизионный комиссар.

–  Где моя машина?

–  Сейчас придет, товарищ дивизионный комиссар, - с виноватым видом сказал начальник штаба.
– Поехала ящики с минами подвезти к минометам.
– И он снова указал рукой налево за песчаный гребешок.
– Она и минометы туда под огнем отвезла - подцепила и отвезла, одни за одним. Боевая дивчина, добавил он с молодым восхищением.

Пантелеев посмотрел на его залившееся румянцем лицо и сказал насмешливо:

–  Дивчина-то боевая, да вы-то не больно боевые. Что же у вас, других шоферов нет - гоняете ее то с минометами, то с минами. Обрадовались, что одна дивчина храбрее всех вас, мужиков, нашлась, так и ездите на ней взад и вперед!

–  Тут под рукой других шоферов нет, товарищ дивизионный комиссар, а она сама вызвалась, прямо говоря, напросилась.

–  Могли бы и сами на руках минометы подтащить вперед.

–  Песок, товарищ дивизионный комиссар, долго, а нам побыстрей хотелось.

–  Ну что ж, подождем. К медали представлю, если живая вернется.

В последних словах была укоризна, и начальник штаба вновь покраснел.

–  Товарищ дивизионный комиссар, - сказал он, - разрешите доложить шпионку задержали.

–  Шпионку?
– недоверчиво переспросил Пантелеев.
– Небось какая-нибудь баба посмелей осталась в подвале, когда все ваши драпанули, а теперь вылезла, и готово - шпионка! А уполномоченный уже рад стараться! Кто ее задержал - уполномоченный?

–  Так точно, уполномоченный.

–  Позовите его ко мне.

Через минуту к Пантелееву подошел уполномоченный особого отдела полка рослый парень с красивыми серыми глазами. Одет он был не по форме, вместо шинели - черпая кожанка.

–  Что еще с гражданской войны таскаете?
– неприязненно посмотрев на кожанку, съязвил Пантелеев.
– Комиссарите?

–  Нет, товарищ дивизионный комиссар, - заметив насмешку но не теряясь, ответил уполномоченный.
– Шоферская привычка. Я в финскую в шоферах служил, а потом перевели в особисты

–  Шофер, значит, - сказал Пантелеев.
– Мины под огнем у вас девка перебрасывает, а вы шофер!

–  Я не мог отлучиться - с задержанной допрос снимал, -

сказал уполномоченный.

Он держался с достоинством, но любивший это в людях Пантелеев и тут не смягчился.

–  Задержанная, - пробурчал он, - наверное, тетку Марфу из-под картошки вытащил - вот и вся ваша шпионка.

–  Нет, товарищ дивизионный комиссар, задержана женщина из Геническа. Переправилась сюда, на Арабатскую Стрелку, ночью вместе с немцами, а дальше пошла с заданием - посмотреть, где и что, и вернуться в Геническ. Сообщает, что мост при взрыве только в воду осел, можно в Геническ по пояс в воде перейти. Вообще важные показания даст - может быть, вы сами с ней поговорите?

–  Ладно, посмотрим, что за птица, - сказал Пантелеев, смущенный тем, что, кажется, невпопад придрался к уполномоченному. Он был доверчив и не стеснялся этого, потому что доверчивость редко обманывала его в жизни. Хотя теоретически и верил, что среди советских людей могут существовать шпионы, но душа его этого не принимала.

–  Пойдем посмотрим, - сказал он Лопатину.
– Когда еще живую шпионку увидишь, если, конечно, она шпионка!
– продолжая гнуть свое, искоса взглянул он на уполномоченного.

Задержанная женщина сидела у стены сарая на кирпичах сушеного кизяка. Подле нее стоял скучающий конвоир. Пантелеев грузно опустился на козлы для пилки дров; уполномоченный и Лопатин стали рядом.

Как показалось Лопатину, женщине было уже за тридцать, не меньше. Она была некрасива, даже уродлива: землистого цвета лицо, глубоко запавшие глаза, короткая верхняя губа, обнажавшая неровные темные зубы, прямые пряди жидких и сальных волос, вылезавших из-под черной в мелкий горошек косынки. Шея у женщины была тощая, а одно плечо перекошено - она была кособока и казалась худой. Но у нее были широкие бедра и грязные босые толстые ноги, никак не сочетавшиеся с маленькой птичьей головкой.

Пантелеев с минуту молча рассматривал ее и лишь потом начал задавать вопросы, к которым уполномоченный изредка добавлял свои. Женщина отвечала на все вопросы одинаковым голосом, равнодушно глядя в одну точку перед собой, независимо от того, о чем ее спрашивали и кто говорил с ней - Пантелеев или уполномоченный.

Пантелеев после первого же ее ответа понял, что уполномоченный прав женщина действительно переправилась ночью вместе с немцами из Геническа и оставлена ими здесь. Она не отрицала этого.

Ее признанно и полученное от нее подтверждение уже появившейся собственной догадки - что немцы могут переходить пролив по плохо взорванному мосту - исчерпывали практический интерес Пантелеева к задержанной. Однако он продолжал задавать ей все новые и новые вопросы, казалось уже не имевшие прямого отношения к делу. Он ждал ответа на один главный вопрос, который беспокоил его сейчас: что случилось, почему эта вот сидящая перед ним простая, плохо одетая женщина стала тем, кем она стала, - немецкой шпионкой? Почему она согласилась служить немцам, которые пришли в Геническ всего три дня назад, немцам, которых она раньше не знала и не видела и с которыми ее до этого ничто не связывало?