Так все и было..., или рассказы бывалого одессита
Шрифт:
— Вот, я, кстати, 400 рублей вам принесла. — Деловито вмешалась в мой поток сознания тетя Маня. — Вы не подумайте, что мы какие-то...
— Да, но, понимаете... — я лихорадочно развивал мысль. — Конечно, если ребенок так лежит, в таком состоянии — в реанимации, в коме...из—за этой клавиши... Делать нечего... Тут только единственный нюанс. Мы же ее отремонтировали, и потратили... Вы ж помните, сколько я сказал? 700 рублей на ремонт.
— Да, проблем нет. Мы дадим 400 + 700, т.е. 1100 рублей.
— А...Ну, вопросов никаких нет. Ну, там ничего, что там
— Не-е, нам все равно.
Видимо, они с кем-то проконсультировались, и поняли, что оказались полными профанами. Так что надо было мне сроч но «разруливать» создавшуюся ситуацию, и я, стряхнув остатки сна, включился в импровизацию:
— Ну, хорошо. Только я-то ее продал. Вот тому инвалиду, который играет.
— Так можно же к нему подъехать, к тому инвалиду? Забрать у него?
— Да, в принципе можно... Но он сейчас играет на свадьбе.
— Какая ж свадьба? Сегодня ж среда!!
— ...Правильно, сегодня среда,...а цыгане свадьбу делают в среду—четверг. — (Это чистая правда! У них нет субботы, воскресенья. И как я вовремя сориентировался!) — И, как только он отыграет свадьбу — я ж не знаю, куда он к цыганам поехал на свадьбу, — як нему приду.
— Хорошо, а когда это будет?
— Так, сегодня среда. Потом четверг, вы придите в пятницу.
Они приехали ко мне в пятницу, опять рано утром, опять вдвоем.
— Ну что, как дела?
— Все в порядке, нормально. Только, вы знаете, единственный момент какой: свадьба цыганская, поэтому, к сожалению, там произошла драка. Поножовщина страшная была! И, представляете, у вас какая-то клавиша заколдованная, что ли? Потому что, что негры, что цыгане...видно, из-за белого цвета! В общем, этот инвалид оборонялся этой клавишей, и тоже ударил цыгана. Но вы негра аккуратно ударили, и только половина октав не работала, а он ударил сильно, и клавиша переломилась пополам. Теперь она из двух половинок, но если вас устроит, я ее принесу обязательно.
Тут она задумалась, они с дядей Шуриком отошли. Тихонько посовещавшись, подошли ко мне и говорят:
— Ну, хорошо, пополам, так пополам!
— Не, ну, вы не переживайте,— начал я утешать их,— я ее склею, все как положено, снизу шину положу. Все нормально сделаю.
— Ну, ладно. Когда прийти?
— Завтра.
...Приходят они завтра. У меня, конечно, готова...версия, и я начинаю:
— Вы знаете, все в порядке. Она клеится, все нормально, только такой момент еще получился. Мало того, что она пополам, так еще все внутренности сгорели. Они же после этого, идиоты, её включили. Я ему говорил, этому инвалиду, не включай! Когда она поломана — никогда в поломанном виде не включай!! Что ж ты делаешь? Это ж все равно, что лампочка — она разбилась, и ее включить... Ну, куда ее включать? Проводка же и все остальное сгорит! — причитаю я.
— И что? — тетя Маня с дядей Шуриком напряженно вглядываются в мое, убитое горем, лицо.
— Всё! Всё, внутренности все сгорели. Сгорело, погорело, все выгорело там...
— Сгорело?
—
Тут они опять отходят посовещаться.
— Хорошо, но все равно же, можно починить? — с вызовом говорит тетя Маня.
— Ну, конечно, можно.
— Знаете, что! Не морочьте нам голову! — Теряет она терпение — Дайте, что от нее осталось.
— Хорошо, покорно соглашаюсь я. — Как, кстати, внук? Он из комы не вышел?
— Нет. Он еще в коме. Такое горе!
— Давайте, так: мы его пока успокоим. И пока дадим хоть части от этой клавиши — основное, чтобы его успокоить.
— Давайте основное, — сверлит меня взглядом тетя Маня.
— Вы тогда ко мне завтра не приходите, я сам к вам завтра приду, принесу части.
На следующий день зашел я к одному мастеру по пианино. У него от старых роялей было штук 20 клавиш, сами клавиши — белые, черные. Я собрал в кулек клавиши, приношу их тете Мане.
— Вот — говорю я.
— Что это такое? — таращится она на кулек.
— Это части.
— Какие части?
— Клавиши.
— Так это ж большие клавиши, там не такие были.
— Все правильно. Смотрите, что получается: клавиши разбиты, все выгорело, сгорело все. Поэтому сейчас мастер делает новую коробку из дерева, как для пианино, и эти клавиши он туда будет вставлять. А пока мальчик в коме, вы же можете ему эти клавиши дать, чтобы он не умер. Вы же говорите, к нему подключены все эти аппараты, трубки какие-то к глазам, к ушам... Надо же что-то пока сделать, чтобы поддержать его морально...
Наступает такая пауза... Первым вступает дядя Шурик:
— Маня, мне это надоело уже! Разбирайся сама. Ты сама продала клавишу. Я тебе сказал отдавать, когда тебе давали за нее полторы тысячи рублей, вот надо было продавать, а не четыре тысячи просить.
— Ну, да... — вздыхает тетя Маня.
— Так что будем делать? — спрашиваю я. — Тут еще момент есть: этому мастеру, который ее сейчас делает, надо еще 50 рублей дать вперед. — Тетя Маня начинает тяжело дышать, и грудь её — угрожающе колыхаться. Поэтому я спешу пояснить. — Потому что он-то ее делает! Вы ж хотите за нее вернуть деньги, поэтому надо дать 50 рублей. Чего же я буду давать, если вы ее назад забираете? 50 рублей давайте мне на её ремонт. Это же не я хочу вам ее отдать, вы же сами требуете, чтобы я вам ее отдал.
— Знаете что! Идите к ибене матери с этой клавишей! — вопит тетя Маня и швыряет в меня этот кулек с клавишами.
— Послушайте, зачем же ругаться? — успокаивая её, я по тихоньку продвигаюсь к двери. — Я же к вам с чистой душой. Я же беспокоюсь за малыша...
Я уже почти открываю дверь и собираюсь попрощаться, как мне навстречу заходит парень лет где-то 16—17. Мы с ним разминаемся в дверях, и тут дядя Шурик говорит:
— Толя, внучек, заходи!
(А во время разговора, еще там, у меня, тетя Маня упоминала, что несчастного ребенка, который в реанимации, зовут Толя). Я, развеселившись при виде «смертельнобольного», и говорю: