Такая работа. Задержать на рассвете
Шрифт:
Васька смеялся и хлопал так громко, что конферансье взглянул в его сторону и тоже засмеялся, и те, кто сидел рядом, тоже обернулись и засмеялись.
Потом выступали певица, лауреат большого конкурса, солист одного академического театра, хореографическая группа — дипломант другого конкурса, артист столичного театра…
— У нас на старте, — сказал конферансье, — эстрадный оркестр под управлением заслуженного артиста Белорусской ССР…
Голос его потонул в аплодисментах.
— …Но! Как поется в популярной песне: «У нас еще в запасе четырнадцать минут!» Антракт!
В перерыве
— Ну как?
— Здорово! — громко говорил Васька, еще разгоряченный смехом, обращаясь то к Мамонову, то к Шубину. — Конферансье — в порядке. Законный конферансье. Точно?
Налегин слушал его с удивлением. Васька никогда не прибегал раньше ко всем этим «законно», «в порядке»— штампованным и избитым словечкам. Теперь он буквально сыпал ими. Видимо, здесь, в Остромске, находясь в компании малознакомых ему образованных людей, Васька стеснялся быть самим собою и хотел быть другим — находчивым, бывалым и непринужденным.
— Бутербродов с рыбой никто не хочет? — спросил Васька, увидев девушку, продававшую бутерброды. — Правда, самая лучшая в мире рыба — колбаса.
Мамонов поморщился и незаметно оглянулся.
— Возьми мне один, — разрешил Шубин.
— Слушай, Налегин, — спросил он, когда Платонов отошел. Лобанов в это время стоял в стороне, у афиши. — У вас в Шедшемском райотделе лошади были?
— Были, — ответил Налегин, еще не представляя, куда Шубин клонит.
— А конюх был?
— Был.
— Он к тебе в гости не собирается?
Яснее выразить свою мысль было трудно.
— А я сейчас спрошу. Александр Иванович!
Лобанов повернул к ним спокойное темное лицо и, видя, что все трое смотрят в его сторону, кивнул.
Откуда-то сбоку появился Платонов с бутербродами. Неожиданно они оказались с осетриной, о которой в Остромске забыли даже думать. На сдачу Васька купил конфет и тут же разделил их между присутствующими.
— Спасибо, — отказался Шубин. Мамонов только молча приложил ладонь к щеке и сделал страдальческое лицо. Васька положил конфеты ему в карман.
— Жену угостите! — А Шубину пригрозил: — Обидишь!
— Как поживает там наш главный конюшенный Илья Алексеевич? — спросил Налегин у Лобанова. — В Остромск не собирается в гости?
— Плохо ему, — сказал Лобанов и обвел всех серьезными, не привыкшими лукавить черными глазами. — Ты его старшего сына знал? Он с моим в Институте международных отношений учился. Только Витьку в аспирантуре оставили, а его направили дипломатом в Мали… Ну вот. А недавно самолетом в Москву привезли из Бамако. Тропическая лихорадка… Плохо Илье Алексеевичу, — повторил он, — боится, чтобы в хроническую не перешла. А парень — золото!
Шубин не подымал головы.
— Я слышал, Слава, — Лобанов подбирал нужные слова, — Данилов недоволен тобой…
Они сидели в маленькой комнате Налегина на четвертом этаже, готовясь ко сну. Платонов уже лежал на диване-кровати, у стены и негромко похрапывал.
— Тут все не просто, Александр Иванович. Сейчас такая пора в милиции, когда все изменяется: и стиль, и методы, и люди. Она наступила, собственно, давно. Но окончится
— Я тебе так скажу. Борьба с преступностью — дело серьезное и постоянное. Не на год, не на два. Хронические болезни общества лечим, и штурма здесь быть не должно. А как в медицине, постоянная профилактика, наблюдение, экстренная помощь на дому, лечение, словом. Когда необходимо — хирургическое вмешательство. Данилова я, слава богу, знаю — он одним ударом все сделать хочет: «Сегодня с преступностью покончим, а завтра будем отдыхать!» Я ведь тоже так считал, только мне тогда лет двадцать пять было…
Внезапно в дверь постучали. Налегин встал и пошел открывать. Вернулся он через минуту.
— Вызывают? — спросил Лобанов.
— Спите. Я поехал. Наверное, хорошая новость. Гаршин из-за пустяка никогда не подымет ночью. А ключ завтра отдадите дежурному. Ну, счастливо.
Глава 10. «Стиль — это человек»
В большом кабинете вокзальной милиции за тесно сдвинутыми столами сидели несколько оперативников. Их рабочий день уже закончился, но они сидели в плащах за своими столами и говорили о разных пустяках.
— Это что! — поздоровавшись кивком с Налегиным, начал очередной рассказ высокий майор с маленьким пухлым ртом и по меньшей мере тремя свисающими на галстук подбородками. — Мы работали тогда по грабежу на станции Юхо. Потерпевшая мне говорит: «Я преступника узнаю в лицо из тысячи — он мне во сне снится!» И что же? Приезжаем мы в станционный клуб… Ты знаешь, где там клуб? — кивнул он одному из своих слушателей.
Тот молча наклонил голову.
— Прошли пару раз по фойе — она меня хватает за руку: «Вот он!» Смотрю, идет баскетболист, рост — сто девяносто, а может, больше. «Вы уверены?» — спрашиваю…
Повествование доставляло самому рассказчику, несомненно, большее наслаждение, чем слушателям: чувствовалось, что он повторяет его не в первый раз, аранжируя по ходу живописными деталями.
— А когда раскрыли, оказалось, — майор сжал свой маленький рот и устремил глаза на Налегина, угадав в нем внимательного и благодарного слушателя, — грабеж совершил преступник ниже среднего роста, мне до пояса… А сожительница, медсестра в прошлом, ворованные вещи продавала. Потерпевшая его в жизни не опознала бы.
Молоденький оперативник, чертивший до этого что-то на листе бумаги, подошел сзади к рассказчику и стал незаметно подсовывать ему бумажную ленточку под воротник плаща. Тот, не оборачиваясь, добродушно отстранил его рукой.
В кабинет вошли Гаршин и начальник вокзальной милиции.
— Я вижу, что домой никто не собирается, — сказал начальник, — хорошо. Я вам сейчас всем найду работу.
— Уходим, уходим! — сказал толстый майор, подмигивая Налегину.
Все стали сразу же подниматься из-за столов И по тому, как они один за другим подымались и уходили, Налегин понял, что все они до чертиков усталые и еле плетутся. Только молоденький опер уполномоченный спросил у начальника: