Такая разная любовь
Шрифт:
— А мне не нравится, когда меня толкают, — ледяным тоном отчеканил водитель «фольксвагена». Несмотря на узкие плечи, он отнюдь не выглядел оробевшим, и у Примми мелькнула мысль, что ее первый день в Бикли вполне может начаться с кулачного боя на школьной площадке для парковки. Стоило ей подумать об этом, как одновременно распахнулись задние дверцы «фольксвагена» и «роллс-ройса».
Из «фольксвагена» с пронзительным воплем выскочила миниатюрная рыжеволосая девчушка.
— Не смейте так разговаривать с моим отцом!
Из «роллс-ройса» выбралась пухленькая малышка
— Папа, пожалуйста, не надо. Люди смотрят.
Как ни странно, это неожиданное вмешательство произвело нужный эффект. Мистер Противный убрал свой палец, опустил руку и, бросив напоследок испепеляющий взгляд на мистера Приятного, отвернулся, переключив внимание на расстроенную дочь.
— Вот досада, — проворчала Джералдин, когда они с Примми вошли в просторный холл школы. — Я думала, сейчас начнется драка. Было бы здорово, правда?
— Ты так говоришь, потому что никогда не видела настоящей драки, — назидательно заметила Примми. — Понимаешь, настоящие драки не похожи на киношные. В жизни это выглядит отвратительно и страшно.
В глазах Джералдин вспыхнули искорки интереса.
— О, так ты видела драки, Примми Сертиз? Так откуда же ты явилась, скажи на милость?
— Из Ротерхита.
Джералдин не успела больше ни о чем спросить, потому что в следующий миг они заметили строгую, официального вида женщину с огромным плакатом, на котором крупными буквами было написано: «Всем новым девочкам просьба построиться в шеренгу». И ниже, шрифтом помельче: «Не разговаривать».
Шеренга оказалась довольно длинной, и Примми с Джералдин пришлось встать в самый конец. Вскоре к ним присоединилась девочка с пышной копной огненно-рыжих волос.
— Я считаю, твой отец был великолепен, — с привычной непосредственностью обратилась к ней Джералдин, не обращая внимания на призыв соблюдать тишину. — Не много нашлось бы мужчин, способных держаться с таким самообладанием. Примми, — она кивнула в сторону новой подружки, — думает, что водитель «роллс-ройса» — какой-нибудь нувориш из Ист-Энда.
— Да я не говорила ничего подобного! — возмущенно воскликнула Примми.
— Тише, пожалуйста! — громовым голосом выкрикнула дама с плакатом.
— А что такое «нууво-рииш»? — не унималась Примми, понизив голос до шепота. — Преступник?
— Нет, идиотка. — Джералдин залилась заразительным булькающим смехом, полностью игнорируя хмурый взгляд женщины во главе колонны. — Это тот, кому досталось много денег при отсутствии вкуса или, как в данном случае, хороших манер.
— А теперь мы молча пойдем колонной в главный зал на собрание, — провозгласила женщина, пронзая Джералдин убийственным взглядом. — После собрания вам нужно будет снова выстроиться в шеренгу, и вас отведут в классные комнаты для предварительной вводной беседы.
— Мне не нравится, что она заговорила о классных комнатах во множественном числе, — заявила Джералдин, когда их колонна пришла в движение. — Это означает, что нас могут разлучить, если мы не будем держаться вместе.
— Кики Лейн, — представилась рыжеволосая девочка, а когда они вошли в огромный зал, заполненный стройными шеренгами выстроившихся в почтительном молчании учениц, добавила: — А откуда Примми знает об Ист-Энде? Она оттуда? Так вот почему она говорит на кокни?
Примми не пришлось отвечать: в следующий миг пять сотен голосов с воодушевлением затянули «Иерусалим», и про нее забыли. Сборником гимнов здесь никто не пользовался, и Примми, которая никогда прежде не пела этого гимна и не знала слов, совсем растерялась.
— На этот горный склон крутой ступала ль ангела нога? — звенел хрустальный голосок Джералдин. — И знал ли агнец наш святой зеленой Англии луга?
Но самым удивительным был голос Кики Лейн. Сильный и глубокий, он звучал так проникновенно, что по спине Примми побежали мурашки. Решив, что всякий, кто способен так потрясающе петь, заслуживает прощения за бестактное замечание по поводу ее произношения, Примми принялась старательно открывать рот, изображая пение и с любопытством разглядывая просторный зал.
На одной стене висели огромные полированные доски, на которых золотыми буквами были выведены имена выпускниц, указаны годы их обучения в Бикли и перечислены выдающиеся достижения по окончании университета. На стене напротив красовались две роскошные копии: «Анжелюс» Жана Франсуа Милле, а немного ниже — «Офелия» сэра Джона Эверетта Миллеса.
Повернув голову, чтобы посмотреть, нет ли на стенах еще каких-нибудь картин, Примми заметила пухленькую белокурую девочку, чей родитель так безобразно задирал отца Кики. Она тоже не пела вместе со всеми, но, похоже, не потому, что не знала слов гимна: девочка только что перестала плакать, и вид у нее был такой, словно она вот-вот снова зальется слезами. Глаза у бедняжки распухли и покраснели, в руке она комкала мокрый носовой платок. Девочка пришла в зал позже других и стояла теперь в самом заднем ряду. При виде ее зареванной, несчастной мордашки у Примми сжалось сердце. В конце концов, девчонка ведь не виновата, что ее отец так ужасно себя вел.
Примми отвернулась, но краем глаза заметила, что девочки в заднем ряду подталкивают друг друга локтями и шепчутся. Можно было не сомневаться, что они обсуждают новенькую, обмениваясь язвительными замечаниями.
— Мы возведем Иерусалим в зеленой Англии родной, — самозабвенно пели Кики и Джералдин.
Буквально через пятнадцать минут собрание распустили, а новеньких девочек разделили на две группы, каждая из которых отправилась в свой класс.
— Что ж, пока все идет неплохо, — заметила Джералдин. Новоиспеченные подружки по-прежнему держались вместе. — В этой группе мы трое — единственные, кто не учился в младших классах Бикли. Это значит, что мы никогда не сможем найти общий язык с остальными, да и стоит ли пытаться? Я здесь только потому, что мне не удалось поступить в Бененден. А ты, Примми, наверное, получила стипендию на бесплатное обучение, да?