Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация
Шрифт:
На фронте делается для победы максимальное, проявляется небывалый героизм, а в тылу не хотят работать. Увиливают! Ропщут! Жалуются на условия! Но если честно признать, на Островной Земле ещё и не почувствовали на себе ужасы войны, здесь ещё ни разу не бомбили. Некоторые живут даже богаче, чем жили в мирное время… Но не это, не казнь каких-то преступников стала помехой отъезда Его Величества на Большую Землю.
Именно 22 июля в батальоне обо всём узнали. Кошмарно! Чудовищно! Какая дикость! Какая бесчеловечность!
Приехало много начальства из комендатуры: Дитрих, Нойманн, Майстер и другие. Батальон построился за домом. Майор Майстер читал сообщение, хотя Алфред предпочёл бы, чтобы это делал Дитрих, у него дикция лучше: Майстер чересчур шепелявил. На фюрера совершён аттендат! Со взрывчаткой! Многие высокие чины, советники вождя, получили тяжёлые ранения. Но главное — фюрер цел. Он ранен, но цел.
В тот же день, несмотря на физические боли, мужественно принимал Муссолини.
В своей речи «спаситель Европы» сообщил следующее.
«…Когда сегодня я обращаюсь к вам с речью, — сказал он, — я это делаю главным образом по двум причинам: чтобы вы услышали мой голос и знали — я цел и невредим, но чтобы также вы узнали подробности убийства, которому нет равного в истории немецкого народа.
Очень малая кучка тщеславных, бессовестных, глупых преступных офицеров объединились в заговоре, чтобы удалить меня и вместе со мной уничтожить всё руководство немецких войск. Бомбу установили оберст граф фон Стауффенберг, человек, который стоял от меня справа на расстоянии в два метра. Бомба ранила ряд мне преданных сотрудников, один из них мёртв. Сам я получил незначительные ожоги и царапины. Вижу в этом перст судьбы, указавший на то, чтобы я продолжал дело, которое делал до сих пор с того дня, как пришёл на Вильгельмштрассе, которое делал, думая в бессонные ночи лишь о благополучии своего народа.
В час, когда немецкие армии состоят в тяжелейших сражениях с противником, нашлись, как в Италии, также и в Германии, очень маленькая группа людей, которые верили, что, как в 1918 году, возможно нанести удар в спину. Но они крепко просчитались. Их ссылка, что я якобы уже неживой, опровергается в сию минуту, когда я с вами говорю, мои милые земляки.
Их очень мало и у них нет ничего общего с войсками Германии, это совсем маленькая банда убийц, которая безжалостно уничтожается. Приказываю в этот ответственный миг: чтобы ни одно гражданское учреждение не подчинялось приказам управлений, от имени которых могут распоряжаться узурпаторы, и ни одна военная часть, ни один военный руководитель, ни один солдат не должен выполнять приказания узурпаторов. Наоборот, каждый обязан арестовать отдававших провокационные приказы, в случае сопротивления расстреливать. Чтобы установить окончательный порядок, я назначил руководителем войск на хайматланде рейхсминистра Гиммлера и призвал генерал-оберст Гудериана замещать отсутствующего из-за болезни шефа генерального штаба.
На сей раз мы сводим счёты с предателями так, как мы, национал-социалисты, привыкли это делать. Надеюсь, каждый порядочный офицер, каждый храбрый солдат поймёт, какая участь ждала бы Германию, если бы аттендат удался. Благодарю Судьбу и Всевышнего не за то, что они спасли меня, а за то, что они дали мне возможность и дальше заботиться о моём народе. Долг каждого немца, кто бы он ни был, расстрелять каждого предателя где бы то ни было. Соответствующие приказы высланы всем войскам, и их выполняют слепо, соответственно послушности, свойственной немецким военным. Поздравляю ещё раз немецкий народ, что мне удалось спастись, вижу в этом указание свыше продолжать свою работу, и я её продолжу во имя победы немецкого народа».
Батальон снова проорал: «Хайль Гитлер!» Затем майор Дитрих на этот раз — Майстер устал — зачитал обращение доктора Гора, короткое, к счастью. Доктор Гора объявил, что и эстонский народ тоже благодарит бога за то, что попытка убить фюрера провалилась, что сам генерал-комиссар Лицман, выступив по радио, сказал: эстонскую республику не уступят большевикам никогда. И немецкая армия на фронте выполняет этот приказ Адольфа Гитлера, она защитит республику. Опять пришлось всем прокричать: «Хайль Гитлер!»
Алфреду почему-то подумалось, что эта последняя речь фюрера, которую ему довелось услышать, которую фюрер произносил ночью в своей главной квартире. Не спится же человеку. Он кожей чувствовал настроение своих самообороновцев, но не только кожей — он знал здесь характер каждого и предвидел зубоскальство после команды «вольно», когда немцы уедут, но сейчас все стояли с торжественными, смертельно серьёзными рожами, хотя для многих из них крах фюрера — их крах тоже. На что надежды? Фау-1 бомбят Лондон, обещают Фау-2. Бомбят Англию. Далеко это. Здесь же время для немцев и русских перемещается разными скоростями: для русских с такой же скоростью, с какой они движутся с востока на запад, и сказать, что медленно… Для немцев же время в ожидании «чуда-фау» фактически стоит на месте.
Вот потому-то и отменилась поездка Его
Строгости действительно начались, и Алфреда бесконечно гоняли с его людьми по окружностям то устраивать облавы на подозрительных людей, предлагавших крестьянам недорого оружие, — винтовки или револьверы, — то рыбаки обнаружили в песке на Сырве три скелета без одежды, и Алфреда снарядили зачем-то охранять старшего инспектора криминальной полиции господина Лыхе, надоевшего ему и самообороновцам в пути рассказами из своей практики; некоторые рассказы к рассказчику очень даже не имели никакого отношения, хотя могли в действительности быть, как, например, история про моряка: сын одной вдовы — дело было в довоенное время — уехал за границу, вернулся спустя тридцать лет, мать и сестра не узнали его, а он не признался им — кто он, и попросился переночевать. Мать и сестра жили страшно бедно. Они заметили, что у «моряка» много денег, и решили его убить. Когда он спал, им это удалось. Труп они спрятали в навозе в свинарнике. Когда наутро по документам они установили, кого убили, дочь утопилась в колодце, мать повесилась… А всё дело раскрыл он, тогда начинающий криминалист Эрнст Лыхе. Но, спрашивается, при чём здесь «раскрывать»?
Рассказав ещё одну пикантную историю, он сумел всю дорогу до скелетов и обратно держать самообороновцев «подогретыми» и бодрыми. История была про разоблачённого им, ассистентом-криминалистом Эрнстом Лыхе, гипнотизёра, лечившего начинающих увядать женщин. Лечение называлось «витализировать». Он велел всем приходившим лечиться женщинам раздеваться донага, затем завязывал им глаза…
— А что дальше, — закончил Лыхе, — я не знаю, слушание дела в суде проходило при закрытых дверях.
Самообороновцы смеялись, хохотали, требовали, чтобы он рассказал, как всё-таки производилось это «витализирование», но Лыхе оставался непоколебим: не знаю, не видел, на суде не был, суд проходил при закрытых дверях. Его непоколебимость тем не менее не лишала мужиков возможности высказывать собственные догадки относительно способов «витализации», так что бодрости хоть отбавляй. Но кому принадлежали скелеты, установить не удалось даже такому опытному криминалисту, как Лыхе. Старые местные рыбаки знали, что когда-то давно где-то у этих берегов затонул шведский корабль, возможно, это скелеты моряков. Почему без одежды? Но, если на них были хорошие одежды, может, их взяли те, кто хоронил? А может, они их сами скинули, когда спасались вплавь? Да кто же может знать? И какая разница? Зачем скелету одежда?
В батальоне, когда Алфред вернулся с Сырве со своей командой, его ждала записка от фельдфебеля Сула из второго батальона самообороны, квартировавшегося теперь в центре города в древней ратуше. В записке фельдфебель сообщал, что имеет сведения о сестре Алфреда, Сесси…
— Бери свой грузовик и мотай, — сказал ему Сула коротко, когда они вышли из ратуши, где Сула — мужчина сорока лет, с чёрными глазами на сердитом худощавом лице, говорить не стал, — ты её найдёшь в бараках, не доезжая до Медвежьего Озера. Теперь они пусты… Там поодаль сарайчик… в нём она. Немцы стреляли… всех ликвидировали. Это из-за того барона или графа Стауффенберга казни. Мне только её одну дали потащить в сарай… потому, что твоя сестра. Можешь похоронить. Но чтоб никому…
И мчится грузовик Алфреда по Сухоместовому шоссе в направлении Звенинога. За рулём Алфред в форме самообороны, с ним рядом пожилой священник лютеранской церкви. В кузове, укрытом брезентом, едет Сесси в некрашеном гробу, — который Алфреду удалось сколотить на скорую руку. Он её помыл не помыл, не до того. Как подобрал её, кровавую, с кучи опилок в сарае, так теперь и едет…
У ворот хутора Сааре грузовик постоял недолго, и вот он катит дальше через Смолоспусковой лес в сторону Святого леса, где кладбище и похоронены все умершие на острове члены семьи Рихарда. Теперь Сесси в кузове уже не одна, компанию ей составляет старый серьёзный крестьянин, рядом подпрыгивают лопаты, кирка в Святом лесу не понадобится — земля здесь добрая, мягкая, даже не земля, а больше песок, и только на такой почве, на таком золотистом песке и способны расти столь гордые прямые и высокие сосны, какие растут в Святом лесу, где они день и ночь беспрестанно шумят, обдуваемые со всех сторон ветрами.
Тихо похоронили здесь Сузанну Рихард — нежную молоденькую девушку с маленьким носиком, который обожал иногда кусать Его Величество Король Люксембургский.
Потом Алфред остановил грузовик на шоссе в том месте, откуда шла дорога до Звенинога, и молча распрощался со старым крестьянином.
— Про мать узнай, — только и сказал Юхан тихим спокойным голосом и пошёл неторопливо прочь.
А Алфред гнал свой грузовик обратно в Журавли. Да, конечно, необходимо установить, что с Ангелочком, где она. Гравий и камни со свистом выпрыгивали из-под колёс грузовика, били по ветровому стеклу, но Алфред словно не видел и не слышал этого, он опять крепко задумался. Священника клонило ко сну.